Пепел и пыль - Ярослав Гжендович

Эта станция уцелела, но ее переоборудовали под почтовое отделение и низкопробный магазинчик. Перрон исчез, как и рельсы, которые вырвали из земли и сдали на металлолом или просто залили асфальтом. Зато уцелели висевшие над входом часы и скамейка у стены, где можно присесть в ожидании поезда, который никогда не придет.

Я сел на эту скамейку, будто одинокий ночной пассажир.

Достав из кармана плаща коробочку с табаком и пакетик папиросной бумаги, свернул самокрутку и закурил, глядя в ночь, на дикое подвижное небо Междумирья, под которым оказался в плену.

Я никогда не совершал переход дольше чем на несколько часов. Не знаю, как долго настойка позволит мне тут находиться. Пока не сумею вернуться или ее действие закончится само по себе, как у какого-нибудь лекарства? Что тогда произойдет? А может, меня вытащит агония моего тела? И внезапно я окажусь в черной бездне, влекомый вниз тяжестью цепи и двигателя от мопеда, с разрывающимися от вонючей воды легкими?

Пока я жив. Лишь это мне дано, и этого следовало держаться. Пока я жив.

Я смотрел на свои руки, размышляя о жизни, которую мог бы вести с Патрицией, если бы вновь ее обрел и если бы она была той, за кого я ее принимал. Я думал о совместных завтраках, ее изящной ноге, перекинутой ночью через мое тело. Я думал о ее подпрыгивающих подо мной грудях, о приоткрытых губах цвета корицы и волосах, словно чернильное облако перепуганной каракатицы. А потом я вспомнил, кем она была. Я вспомнил глаза с горизонтальными черными зрачками и смрад подмокшего склепа. Нацеленный на меня узловатый палец и крик: «Забирай его! Я привела его для тебя!» Вспомнил, что убил ее.

Не будет завтраков, еды из одной сковородки или изящных зубов, вонзившихся в мое плечо. И я не утону в черных как туча волосах.

Сидеть так до бесконечности я не мог. Меня ищут и когда доберутся – вопрос времени. Откинув полу плаща, я достал обрез.

Открыв стволы, взглянул в медные глаза двух капсюлей. Защелкнув замок, я взвел оба курка, затем развернул ружье в руках и посмотрел в дула стволов. Внутри дремали два маленьких свинцовых поезда – экспрессы в ад. Выплюнув окурок, я сунул стволы в зубы и нашарил большим пальцем спусковые крючки.

Если бы это было так просто… Каким бы соблазнительным ни казался подобный выход, он ничего не закончит и не решит, никуда не позволит сбежать. Я что, должен застрять на этой станции, обокраденный и проигравший, и без конца сдаваться? Без конца запихивать в рот воняющие гарью и смазкой стволы, ожидая внезапного гейзера огня и боли, который размажет мой несчастный больной мозг по стене?

Вынув изо рта стволы, я развернул оружие к земле, осторожно спустил оба курка.

Не сегодня.

Где-то под ногами послышалось гудение, стальная вибрация. Вдали появились два круглых огня и клубы белого подсвеченного пара – один наверху и два по бокам. Раздался пронзительный свист.

Поднявшись со скамейки, я убрал обрез в кобуру.

На бетонном тротуаре у моих ног лежал маленький коричневый прямоугольник. Я поднял его. Кусочек плотного картона, величиной со стенку спичечного коробка, покрытый надписями и с маленькой дырочкой посередине. Железнодорожный билет. Такой, как я помнил с очень давних времен, – именно так выглядели билеты в моем детстве.

Я уже отчетливо видел приближающийся поезд.

Когда подъехал призрачный поезд, я просто в него сел – сам не знаю почему. Впрочем, что мне оставалось? Еще мгновение назад тут не было никаких рельсов и не ходили поезда. Тем не менее какой-то пришел.

И я в него сел.

Локомотив выглядел именно так, как я его помнил – небольшой, приспособленный для узкоколеек, с маленькой кабиной и круглой трубой. Совсем не похоже на паровоз из вестернов, с громадной трубой и напоминающим лемех буфером впереди.

Проехав мимо, он остановился чуть дальше, с шипением выпуская клубы пара, густые, как распростертые над землей паруса.

Потянув на себя дверь ближайшего вагона, я поднялся по ажурным стальным ступенькам.

Купе внутри не было. Такие вагоны называли «ковбойками» – расположенные друг напротив друга деревянные лавки из лакированных поперечных брусьев, с отполированными тысячами ладоней ручками по углам. Вагон был почти пуст.

Я сел на скамейку у окна. Напротив сидела девушка, свесив голову, словно положенная на полку марионетка. Руки беспомощно лежали по обе стороны ее тела ладонями вверх; волосы падали черным каскадом, заслоняя опущенное лицо.

На других скамейках сидело еще несколько человек: женщина в платке, прижимавшая к себе младенца; толстая деревенская баба с мертвым гусем в корзине; в углу – мужчина в шляпе и кожаной черной куртке.

Во времена моей молодости типов в подобных куртках следовало остерегаться. Их можно было купить только в специальных магазинах, предназначенных исключительно для милиционеров и партийных шишек. Человек в такой кожаной не то куртке, не то пиджаке с большой вероятностью мог оказаться убэшником[6], уверенным, что он в штатском.

Я выглянул в окно. Здание со стоящим рядом поездом выглядело совершенно естественно, будто всё на своем месте. Внезапно я ощутил легкое раздражение. Гончие псы нашли меня дома. Сколько им понадобится времени, чтобы отыскать меня на этой якобы станции?

Раздался свист – и поезд дернулся, а потом медленно тронулся с места под ритмичное пыхтение, которое я помнил с детства.

Я ехал.

На несуществующем поезде, по давно сорванным рельсам. Не зная куда.

Девушка напротив сидела молча и не шевелясь, но меня это даже устраивало.

Станция исчезла где-то позади, поезд миновал выходившее из города шоссе и здания, которые выглядели так, как им велели выглядеть мысли, чувства и воспоминания живших в них людей. В темноте маячили очертания чего-то, похожего на крепости, курные избы или мрачные башни без дверей и окон.

В углу вагона мужчина в кожаном пиджаке и охотничьей шляпе методично очищал яйцо, сваренное вкрутую, и бросал скорлупки на расстеленную на коленях клетчатую тряпку. Женщина в платке расстегнула блузку и извлекла бледную тестообразную грудь, пытаясь воткнуть ее в лежавший у нее на коленях сверток. Сверток казался подозрительно неподвижным, и я не был уверен, есть ли там младенец, а если есть, то живой ли.

Будто здесь что-либо, включая меня самого, вообще могло быть живым.

Поезд катился сквозь ночь – черную пустоту, в которой изредка маячили темные призраки деревьев и домов. Иногда возле путей кто-то стоял, испуская собственное тусклое свечение, с черными дырами глаз и похожей на молочную лампу головой, будто персонаж «Крика» Мунка. Стоял и смотрел на поезд.

Я убегал от погони.