Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

была особенно приятна. Он привык выходить на работу вместе со всеми работниками и не уходить домой до окончания рабочего дня. Если дела службы мешали ему выйти в поле одновременно со всеми, он обыкновенно пропускал уже весь день. Зато уж обязательно выходил он в поле после всякого нового сообщения о беспорядках.

— Мы все должны трудиться не щадя сил. Наш народ не может позволить себе такой роскоши, чтобы одни жили как господа, а другие работали. Вместо этих разобщающих понятий «господин» и «рабочий» следовало бы нам всем усвоить такое понятие, как «гражданин».

За конные работы он не брался. Он боялся лошадей и не верил, что сможет научиться управлять ими. Но зато любил развешивать сено на жерди для просушки и потом с жердей грузить на воз.

Давно уже никто из столичных родственников и знакомых не приезжал к ним в гости. Но в последнее время горожане зачастили в пасторат, словно внезапный прилив родственных чувств потянул их сюда. Не успевали проводить одних гостей, как уже прибывали новые. Иногда гости тоже выходили на покос и даже брались за какую-нибудь работу, ибо у них было такое представление, что сенокос — это нечто приятное. Некоторое время это занятие их действительно развлекало, но очень скоро они опускали руки, уткнув вилы в землю, и оглядывались по сторонам с видом измученным и скучающим.

— А что это там за цветы? Ну-ка, я взгляну поближе... Ах, это земляника. В детстве мы, бывало, корзинами собирали ее, когда жили на даче.

И они отправлялись искать ягоды.

Но стоило Эллен со служанками накрыть обеденный стол, как гости, забыв об усталости, оживлялись.

— О, настоящие деревенские кушанья! Я помню, какой аппетит был у нас в детстве, когда мы выезжали на дачу. Часто потом так хотелось поехать куда-нибудь в деревню, чтобы пообедать в деревенском доме.

Родственники большей частью были обеспеченные люди. В отношении еды у них только и было заботы — распорядиться, когда что подавать. Теперь они впервые в жизни почувствовали, что и добывание еды может быть проблемой. В деньгах у них не было недостатка, но не все еще научились иметь дело со спекулянтами, поскольку покупать приходилось тайком и... возмущала наглая фамильярность всех этих мошенников...

Гораздо проще и приятнее было привезти Эллен купленный у знакомых торговцев кофе и сахар и в благодарность получить свинины и масла. Потому-то они вдруг вспомнили молодость и старую дружбу.

— А помнишь, как мы в девушках...

Рассказывали они и о тревожных событиях в столице, о забастовке милиции, о демонстрациях у здания парламента и о чувстве своей беззащитности.

— Но интереснее всего бывает на паперти у собора святого Николая, когда Жан Больдт говорит речи толпе, собравшейся на площади. Хриплые глотки хулиганов захлебываются: они глотают слюнки, ведь Больдт обещает им златые горы.

Гости заразили своей тревогой и пастора с пасторшей. Правда, жизнь текла по-прежнему, дни шли за днями, пастор все так же работал в поле и, как и прежде, выполнял свои служебные обязанности. Но в его воскресных проповедях находили отклик последние события. Стоило пастору услышать о беспорядках и столкновениях, случившихся там-то и там-то, и он так возмущался, что вносил изменения в текст проповеди, В библейской истории Израиля он без конца находил примеры, которые прекрасно подходили к случаю.

— ...ибо тлетворные веяния проникли в душу народа. Все искали своей корысти, и никто не искал бога. В шуме и кликах суетного мира потонули голоса пророков.

— ...так что же Ваал — это лишь идол языческий библейских времен? Нет, он жив еще и по сей день! Мы видим его вокруг нас. И лжепророкам его нет числа.

Такие проповеди он читал с необычайным подъемом, и Эллен, сидевшая на своей скамейке, гордилась им. Вообще-то богослужения для Эллен были скучны и утомительны, но по своему положению она должна была ходить в церковь, хотя и не имела ни малейшей склонности к религии.

Иногда, возвращаясь из церкви домой, они сажали на заднее сиденье коляски какую-нибудь старушку. Они взяли себе за правило подвозить стариков, завсегдатаев церкви, так как не могли не признать и за собой некоторой доли вины равнодушия к ближнему. Завидя у обочины сгорбленную старушенцию, которая, скривив голову на бок, оглядывается на проезжающих господ и пятится, уступая дорогу, пастор приказывал кучеру остановиться.

— Нам по пути, мамаша Лемпинен. Можете сесть вот тут и проехаться с нами.

— Нет, куда мне... только стесню вас... я и пешком дойду.

— Уж вы на своем веку находились пешком, мамаша Лемпинен. Я вам помогу... вот так... Все-таки лучше проехать немножко, чем идти пешком по такой жаре.

Старушка Лемпинен кивала головой с лукавой покорностью, скромно примостившись на узеньком заднем сиденье, но в то же время с живейшим любопытством разглядывала господ, которых никогда прежде не доводилось видеть так близко. Пастор вел непринужденную беседу, стараясь держаться наравне с этой простой деревенской старухой, а та из кожи вон лезла, чтобы своими ответами угодить пастору.

— Да... Такого безбожия прежде не видывали.

Когда наконец старуха Лемпинен слезала с брички напротив своей избушки, уж она столько раз благодарила пастора! А он, довольный, отказывался принять благодарности. На душе у него становилось легче, и, помолчав немного, он говорил жене:

— Вот побеседуешь с такими людьми и, честное слово, иной раз даже позавидуешь им. Они верят наивно и искренне, как дети. А как подумаешь, сколько сомнений приходится побороть в себе...

— Эти люди неиспорченны. И таких много. Но они скромны, их не слышно, то, что сверху клокочет,— это накипь.

— Да, конечно... Но грустно сознавать это.

А клокотанье не прекращалось. После рабочего дня пастор и пасторша часто вдвоем сидели в зале и обсуждали происходящее. До чего это может дойти — вот вопрос, который неотступно вставал перед ними. Через открытое окно к ним долетали тихие звуки летнего вечера. Скотницы шли с вечерней дойки, звеня посудой. Тихое озеро казалось расплавленным в лучах низко склонившегося солнца. Занавеска на окне колыхалась от легкого сквозняка.

Все напоминало недавнее спокойное прошлое. То была безмятежная, обеспеченная, устоявшаяся жизнь, все беды и печали которой казались безделицей рядом с нынешними. Часто в такие минуты пастор впадал в отчаяние:

— Иногда я уж думаю, почему я не родился лапландцем: им такие проблемы неведомы.

Эллен приняла это за шутку и сказала с улыбкой:

— А ты разве сумеешь ухаживать за оленями?

Но пастору было не до