Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

— Гляди-ка, поп себе проминку делает, а руки на заднице греет...

От птиц мысли его снова перекинулись к событиям государственным.

— А все-таки у птиц гораздо сильнее чувство единства, чем у людей. Это не бунтарство, а просто несколько замедленная реакция. У людей же, мы видим, бывает сознательная анархия. Неужто, в самом деле, наш народ имеет особенную склонность к этому? Неужели культура у нас еще так поверхностна? И люди все еще живут, как будто в лесу? Все еще с опаской поглядываем на дорогу, прячась за деревом... и когда наконец решаемся выйти, то боимся каждого встречного, только и ждем чего-нибудь недоброго. Нет, я не думаю, чтобы их ненависть к господам возникла лишь от подстрекательства. Несомненно, здесь сказывается прирожденная подозрительность...

У поворота дороги на пасторат стояла группа деревенских парней. Стояли просто так, от безделья. Сыновья торппарей иной раз получали задание отнести в город килограмм-другой масла, сменять что-нибудь у спекулянтов, а больше им, собственно говоря, нечего было делать. Завидев приближающегося пастора, парни замолчали и с отсутствующим видом стали глядеть по сторонам.

Пастор выпрямился и достал руки из-за спины. Поравнявшись с парнями, он приподнял шляпу. Ему ответили тем же, глядя в землю. Пастор прошел мимо, чувствуя за спиной их взгляды и злые усмешки. Он невольно ускорил шаг, осанка его становилась еще более подтянутой и напряженной. Под конец он шагал, вытянувшись как на параде, так что даже лицо побагровело от напряжения, и с горечью думал: «Эта затаенная злоба в каждом взгляде...»

Парни проводили пастора глазами и, убедившись, что он их не слышит, лениво продолжали разговор:

— Ну, тетка и торговалась... говорит, они такие маленькие... А я ей отвечаю: как же, станут наши куры для тамперских хозяек себе зад раздирать. Если не нравится, говорю, так я пошел. Да, вот как теперь заговорили...

III

Хотя и было достигнуто примирение, а все же беспорядки, случившиеся во время забастовки, давали повод хозяевам для обращения в суд. В частности, Теурю подал н суд на сыновей Коскела. Опять же «шум, учиненный в имении барона», породил дело о «сопротивлении представителям власти».

Организация судебной защиты со времени выселения Анттоо Лаурила стала намного легче. Пригласили адвокатов, а общее руководство защитой поручили Янне. Этим летом он был избран в волостную продовольственную комиссию как представитель от трудящихся, и вот теперь в качестве первого мероприятия по подготовке судебной защиты забастовщикам он провел целый ряд неожиданных ревизий именно у тех хозяев, которые жаловались в суд на забастовщиков, и сам привлек их к ответу. В тот же суд вызвали этих хозяев — за нарушение продовольственного закона. Даже Меллола попался по доносу кого-то из работников. Меллола оставил часть зерна неочищенным и скрыл его, засыпав сверху мякиной. Хозяин объяснил Янне, что не дал в комиссию сведений об этом зерне, потому как оно неочищенное и его нельзя ни взвесить, ни оценить.

Но Янне сделал серьезное лицо:

— Я не к тому... Но вообще дело довольно неприятное... Поскольку и продовольственный закон тоже закон...

На суде Янне представлял продовольственную комиссию и выступал как свидетель обвинения. Собственно, хозяева не считали укрытие зерна преступлением, так как продовольственный закон был, на их взгляд, явной несправедливостью, дескать, его и приняли только, чтобы как-нибудь «заткнуть рот социалистам».

Но Янне постарался раздуть целое дело.

— Я слышал, что нарушения закона оправдывают тем, что во время весенних забастовок происходили беспорядки. Но если в ходе суда одно преступление оправдывать другим, то в таком случае именно забастовщики могут многое сказать в свою пользу. Живя в полной зависимости от хозяйского произвола, они видели, как многие хозяева, пользуясь исключительными условиями продовольственного кризиса, всячески обходили постановления о ценах и получали огромные прибыли, из которых работникам ничего не перепадало. Не удивительно, что они забастовали. И если иной раз допускались необдуманные выпады против штрейкбрехеров, то этого и следовало ожидать. Когда спокойно, без угрызений совести нарушают закон — и кто? — люди, которые немедленно взывали к закону, как только появлялась угроза их интересам,— это не могло не подорвать уважения к законам, в особенности среди безрассудной молодежи. Вот почему я от имени продовольственной комиссии, предъявляя суду неопровержимые доказательства, требую для обвиняемых самого строгого наказания, предусмотренного законом, поскольку перед нами не только нарушение продовольственного режима, но и пример, поданный людьми влиятельными и авторитетными, дурной, пагубный пример, глубоко подрывающий основы гражданской морали.

Приводя точные факты, он остроумно и зло описывал обнаруженные у хозяев тайники, в которых прятали зерно, а также рассказывал о своих мероприятиях.

— До меня дошел слух, правда, довольно сомнительный, что обвиняемый якобы передал зерно самогонщику. Я счел своим долгом провести проверку. Потому что того зерна, которое разрешено иметь для собственного употребления, разумеется, не может хватить для производства самогона. При проверке был обнаружен утаенный запас зерна; хотя каких-либо прямых подтверждений того, что упомянутые слухи соответствуют действительности, я не получил, так что для такого рода обвинений у меня нет основания.

На самом деле кто-то из работников рассказывал Янне, как он встретил своего хозяина навеселе и тот сказал, что у них в доме спрятано столько зерна, что хоть самогон гнать. Но Янне, ничего не утверждая, постарался создать у суда такое впечатление, будто для возбуждения дела ему не хватает лишь очевидных доказательств.

Во время перерыва он подходил к хозяевам с серьезным и строгим видом, покачивал головой и говорил, выражая изумленное негодование:

— Когда закон нарушают босяки и хулиганы разные — это еще можно понять, но чтобы почтенные, богатые хозяева... да еще занимающие выборные должности...

И хозяева, впервые привлеченные к суду да еще за сокрытие хлеба — своей собственности, о которой они прежде никогда ни перед кем не обязаны были отчитываться,— говорили друг другу тихо, со злостью:

— Ей-богу, остальных-то еще хоть как-нибудь можно терпеть, но эта змея, ну прямо змея подколодная...

Как ни старался Янне, хозяева отделались лишь пустяковыми штрафами. Судья был добросердечен, ибо знал, что продовольственный закон нарушал каждый, у кого была хоть малейшая возможность. А кроме того, он имел все основания рассчитывать, что, рассудив так, уедет домой не с пустыми руками.

На другой день слушалось дело о беспорядках во время забастовки. У общинного дома собралось много народу. Когда обвиняемые вышли единой группой из рабочего дома, где Янне давал им наставления и советы, они были встречены криками «ура»