Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

плата призракам за их право. Еще раз, господа, умоляю, согласитесь.

Кончив, он сел на свое место и замер, устремив прямо перед собою невозмутимо спокойный взор. Пока он говорил, остальные смотрели кто куда, с досадой слушая напыщенные слова. Такая торжественность раздражала. Она казалась нелепой и никак не вязалась с будничностью полупустого зала, где и голос раздавался необычно гулко и глухо. Хеллберг глядел в сторону с видом явного недовольства. На лице Янне было деланное выражение серьезности. Он все время разглядывал крышку стола. Так что и свои были недовольны. Хозяин Юллё, сухо кашлянув, сказал:

— Покамест у нас ни в кого не стреляли — ни в призраков, ни в живых. Но камни и колья так и летают, вот уже недели две... С такими речами надо было пойти вон туда, на крыльцо... Да-а. Видно, этак мы ни до чего не договоримся. Битый час мололи языками да опять к тому же и пришли. Я думаю, нашей стороне надо собраться и поговорить отдельно. Пойдемте-ка в комнату приходского совета.

Хозяин поднялся и пошел вперед. Он, очевидно, решил быть сугубо официальным. Этот потомок старинного рода богатых крестьян-рустхоллеров[2], высохший в своем почетном звании судейского помощника, с юных лет привык по-хозяйски распоряжаться не только своим большим имением, но и делами всего прихода. И даже в отношении к забастовкам он проявлял своего рода аристократизм. Он прятал свою ненависть, глядя трезво на реальные факты. С таким видом и сейчас он направился в комнату приходского совета во главе своей группы. Последним встал из-за стола, кряхтя и охая, Меллола. Отфыркиваясь, он сказал:

— Я всегда говорил, что у Халме язык подвешен хорошо... Учителем народной школы надо было бы ему стать, как я в свое время советовал... Знает эти все... Стихи и прочее... Учителем в народной школе... да...

Выбравшись из-за стола, он поплелся вслед за остальными, тяжело ступая, выпятив огромный живот и делая гребущие движения растопыренными в стороны руками, кисти которых безжизненно висели, выглядывая лишь наполовину из чересчур длинных рукавов пиджака.

После ухода хозяев с минуту царила тишина. Наконец Янне проговорил почти шепотом:

— Я думаю, Юллё возьмет их сейчас в оборот.

— Ты, Аату, кажется, малость усовестил их,— сказал Силандер.

Но Халме молчал, как бы прислушиваясь к отзвукам своей речи. Хеллберг неопределенно хмыкнул:

— Усовестить можно только тех, у кого она есть, совесть-то.

Он встал и подошел к окну. Там в это время один из руководителей забастовки выступал с речью. В гневном порыве Хеллберг резко отвернулся от окна и воскликнул:

— Если что и выйдет, то лишь благодаря этой нищей толпе! Честное слово... иной раз хочется кричать: «Господи, дай нам Варавву!»

Вернувшись на свое место, он продолжал тем же гневным тоном, как бы сам для себя:

— А Сэнтери Элькиё со своей кулацкой шатией требует еще повысить цены на хлеб и установить трудовую повинность, чтобы они могли заполучить на свои поля дешевую рабочую силу. В иные дни даже в Хельсинки бедный люд не получает хлеба, а у них хватает совести ругать продовольственный закон, потому как, видите ли, заставляют ограничивать торговлю хлебом, не дают свободно спекулировать!.. Но господа все равно жрут булочки с маслом без ограничения.

Он был до того зол, что выдавливал слова сквозь зубы с присвистом, комкая гласные, и у него вместо Сантери Алкио получалось Сэнтери Элькиё.

Янне взглянул на негодующего Хеллберга и чуть заметно улыбнулся одними глазами.

Хозяева вернулись. Они снова расселись по своим местам. Хозяин Юллё начал официальным тоном, по-видимому, заранее заготовленные фразы:

— Мы решили принять выдвинутые рабочими требования, несмотря на то что сельское хозяйство, и без того переживающее серьезные трудности, окажется перед лицом таких испытаний, все последствия которых даже невозможно заранее предугадать. Мы приняли такое решение, имея в виду единственно восстановление мира, поскольку руководители рабочих, видимо, не могут удержать своих людей от беспорядков то ли по своей неспособности, то ли по нежеланию.

Выдержав небольшую паузу, он продолжал более буднично:

— Это, разумеется, наше решение. Я должен еще посоветоваться кое с кем, прежде чем мы подпишем соглашение. Я пойду сейчас звонить по телефону.

Он вышел на крыльцо, но ему тут же пришлось вернуться, так как толпа встретила его бурными криками.

— Что это, старик задумал удрать? Не пускайте его. Не уйдешь никуда, пока дело не кончено!

Вернувшись в зал, хозяин проговорил:

— Видно, ничего не получится. Тут уж я бессилен.

Янне вышел на крыльцо и призвал народ не шуметь, объяснив, куда должен пойти хозяин. Юллё отправился снова, и на этот раз толпа расступилась перед ним, открыв проход, по которому хозяин шел, ни на кого не гляди, Сельские жители, более знакомые с ним, прятались за спины других, стараясь не попадаться ему на глаза. Никто еще не знал толком, как надо держаться.

Все время, пока шли переговоры, демонстранты оставались на месте. Конечно, в толпе все время происходило движение, люди приходили и уходили. Многие жители окрестных деревень заворачивали в село из любопытства. Особенно странно было заглянуть в такой будничный день на церковную гору, на площадь. Площадь была непривычно пустынна. Некоторые заходили в аптеку купить чего надо. Молодежь прибегала за «монахами» — вкусными пончиками, которыми лавочник предусмотрительно запасся, потому что торжественная обстановка и надежда на победу толкали многих на излишества. Один батрак купил целый десяток «монахов» и с кульком в руках отошел за угол магазина. Толпа у общинного дома пели в это время «Марсельезу», и парень воровато озирался, с невольной осторожностью человека, который совершает предосудительный поступок. Сосредоточенно, уже не замечая ничего вокруг, закатывая глаза, он принялся уминать пончики. Зубы жадно впивались в «монаха», челюсти работали без передышки. Пончик за пончиком исчезали у него во рту. Как только скрывался один, так уже другой в руке ожидал своей очереди. Под конец даже в висках заболело от переутомления, и челюсти онемели, так что последние куски пришлось проглотить недожеванными. Потом он облизал пальцы и, скомкав кулек, спрятал его под фундамент магазина. Еще раз осторожно оглядевшись кругом, он пошел к общинному дому с приятной истомой удовольствия и со смутным сознанием вины, с каким он, бывало, боязливо поглядывал на хозяйку, когда крал из масленки немножко сливочного масла или добавочную рыбку, хотя знал по привычке и по опыту, что это считается излишеством.

И только вернувшись в строй, он успокоился и запел со всеми вместе:

Свобода,