Последний, кого ты любила - ЛДжей Эванс

кровати. Он положил книгу на тумбочку, обнял Милу, поцеловал её в лоб.

— Пора спать.

— Можно ещё одну историю?

Он покачал головой.

— Нет, завтра в школу.

Она тяжело вздохнула.

— Осталось всего два дня до каникул! Можно мне просто остаться дома? С тобой, мисс Рианной и МакКенной?

— Ты любишь ходить в школу. Ты умоляешь пойти туда даже в выходные. Так в чём дело?

Он скрестил руки на груди, внимательно её разглядывая. Так же, как когда-то делал со мной… И почти всегда угадывал, что у меня на душе.

— Я люблю школу, — заверила его Мила, энергично кивая. — Но МакКенна здесь, и я не знаю, как долго она останется, и мне просто нужно проводить с ней время!

Моё сердце не выдерживало этого потока эмоций.

Когда в последний раз кто-то нуждался во мне? Эта отчаянная потребность моей младшей сестры… Боже. У меня есть сестра. Эта мысль каждый раз поражала меня неожиданно.

Мэддокс посмотрел на меня, затем снова на неё, прочистил горло.

— Думаю, она останется до Дня благодарения. У вас будет достаточно времени вместе.

— Ты правда остаёшься? — спросила меня Мила.

Я кивнула, словно у меня не было выбора.

— Я буду здесь до Дня благодарения, как минимум.

Когда я думала, что останусь в доме Трэпа, мой план был задержаться, пока не услышу что-то от больницы. Но теперь всё изменилось. Если я останусь так долго с ними… Смогу ли я потом уйти, не причинив боли Миле? Мэддоксу? Себе? Было ли вообще к чему возвращаться? Если да, то меня ждала ординатура, а затем, скорее всего, работа в больнице. Я всегда думала, что проведу там всю жизнь, в отделении скорой помощи.

Мила вытащила Честера и Шарлотту из подножья кровати, спряталась с ними под одеялом.

— Всё. Укутывай меня, папа!

Мэддокс поднял края одеяла и плотно подоткнул его со всех сторон, так что силуэт Милы чётко выделялся под тканью. Она захихикала. Он снова её поцеловал. Они обменялись «люблю тебя», и он направился к двери. Я последовала за ним. Когда он выключил свет, комната почти не потемнела — из-за десятков ночников, разбросанных по комнате. Воздух переливался радужными оттенками. Будто спать в сахарной вате.

— МакКенна? — позвала Мила.

Я обернулась, и она устало улыбнулась, её глаза уже закрывались.

— Если тебе нужен один из моих ночников, чтобы не было страшно, можешь взять.

У меня снова сжалось в груди, эмоции захлестнули, и я едва смогла выдавить:

— Спасибо. Думаю, сегодня я справлюсь.

Её глаза уже были закрыты, когда Мэддокс тихо прикрыл за нами дверь. В воздухе повисла неловкость — мы стояли в узком коридоре, плечи почти касались друг друга. Я уже повернулась к двери в гостевую, но он направился дальше по коридору, к общей гостиной, и бросил через плечо:

— Хочешь выпить?

Я замешкалась, а потом кивнула. Пошла за ним не столько из-за желания выпить, сколько потому, что не была готова заканчивать этот почти нереальный вечер.

Гостиная в бунгало была объединена со столовой и кухней, образуя одно большое пространство с выскобленными до блеска деревянными полами, солнечно-жёлтыми стенами и мебелью, сочетающей тёплые оттенки дерева и белый цвет. Современно, но в то же время вне времени. Диван выглядел мягким и уютным, через его спинку были небрежно переброшены два вязаных пледа — один пестрил всеми цветами радуги, другой был выдержан в голубых и зелёных тонах. Кухня сияла стальными поверхностями техники и двухцветными шкафчиками.

— Садись, — сказал он, кивнув на диван, пока открывал холодильник. — У меня есть пиво и сидр.

— Сидр звучит хорошо, — сказала я, устраиваясь в углу дивана.

Он вернулся с открытой бутылкой сидра для меня и пивом для себя. Когда он передавал мне бутылку, наши пальцы на мгновение соприкоснулись, и от этого лёгкого касания по моему телу снова пробежала волна осознания, сворачиваясь горячим узлом где-то в груди и ниже, в животе. Он тут же отстранился, усаживаясь на другой конец дивана, оставив между нами два свободных места.

— Прости, что вторглась в твою жизнь, — тихо сказала я.

— Почему ты на самом деле вернулась? — повторил он свой вопрос, заданный ещё днём.

Я стала нервно ковырять этикетку на бутылке, а потом всё же ответила полу-правду:

— В больнице произошло кое-что… мне просто нужно было уехать.

— Почему ты приехала сюда, а не к своему жениху?

— У меня нет жениха. Уже почти три года, — сказала я. Когда рискнула взглянуть на него, то увидела, как на его лице мелькнуло удивление… и ещё что-то. Что-то, что могло быть желанием. Но прежде чем я смогла рассмотреть это чувство, он скрыл его.

— Что случилось? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Его взяли в ординатуру в больницу его родителей в Бостоне. Меня — нет. Он хотел, чтобы я поехала с ним, но…

— Но ты не стала жертвовать своей мечтой ради него, — закончил он за меня.

Наши взгляды встретились. Я должна была разозлиться на него за эти слова, за то, что он выставляет меня бессердечной, готовой рвать отношения ради карьеры. Но его слова были справедливы. Они же и раздражали меня. Почему это я должна была жертвовать своими мечтами ради мужчин в моей жизни? Почему никто из них не мог поступиться своими мечтами ради меня?

Ты — ничто. Никто тебя никогда по-настоящему не захочет. С радостью сбросят с плеч этот груз. Как выбрасывают ненужную монету.

Мамины слова. Жестокие. Безжалостные. Но правдивые.

— Я не должен был так говорить, — тихо сказал он, отводя взгляд.

Затем сделал глоток пива, поставил бутылку на столик и закинул босые ноги на кофейный столик. Длинные, худые ступни. Как его руки. Как весь он. Он поднабрал массы со времён первого курса, но не настолько, чтобы потерять свою лёгкость, пластичность. Под всеми этими годами, под мышцами, появившимися за это время, он всё ещё был тем самым Мэддоксом, которого я когда-то изучала кончиками пальцев и языком.

Я с трудом сглотнула, заставляя себя не думать о нём и возвращаясь к тому, о чём он спросил.

— Правда в том, что даже если бы я поехала с ним или он остался со мной, у нас всё равно ничего бы не получилось. Я притворялась, что у нас есть что-то, чего на самом деле не было, — сказала я, голос звучал напряжённо, и я сама не понимала, почему вообще рассказываю ему что-то о себе и Керри.

— Что именно? — спросил он.

— Семья, — выдохнула я. — У нас её никогда не было. Мы были просто двумя людьми,