Записки у изголовья. Книга 2 - Тан Ци

и, если бы Сянли Цюэ узнал о содеянном, итог тоже был бы печален. После долгих раздумий госпожа Цинхуа, желая спасти дочь первого мужа, распространила вопиющую ложь о непорочном зачатии будущего жреца.

* * *

Су Мое вздохнул. Так случалось всегда: как плотно ящик ни закрывай, все равно дурной запашок просочится. Пожелай владыка найти хоть одну слабину, хоть тень былого преступления – он бы нашел.

Каждый день Дун Хуа либо сажал деревья, либо ловил рыбу, отчего все думали, будто владыка давным-давно позабыл о мирском. Однако когда-то Дун Хуа правил миром железной рукой. Разве мог Су Мое усомниться в том, что тот, кто стоял выше всех, разберется в причинах и следствиях событий мира, в который попал?

В малом видеть большое, знать конец, едва увидев начало, – таким был Верховный владыка. В тот день на маленькой кухне владыка говорил только о безукоризненности в делах, но, вероятно, уже предвидел в уме сегодняшний исход.

Су Мое рассеянно всмотрелся в чашку с изумрудно-зеленым чаем. Цзюйно ни в коем случае нельзя было умирать. Если она умрет, никакого представления им уже не разыграть. Поскольку именно владыка поднял дело Цзюйно и вдобавок помахал им перед глазами повелителя неразлучников, именно владыка желал наказать Цзюйно клинком господина Сянли Цюэ. Значит, тот, кто спасет Цзюйно, станет врагом владыки?

И впрямь, как бы то ни было, он мог положиться только на Фэнцзю.

Когда господин Мо очнулся от своих мыслей, то увидел, что Фэнцзю сидит и смотрит на него, а меж бровей у нее залегла глубокая складка. Она недоумевающе спросила:

– Хотя Аланьжэ не доставляла столько хлопот, сколько я, разве она не враждовала с Цзюйно в прошлом? Зачем ей понадобилось спасать Цзюйно в такой судьбоносный момент? Не вижу для того причины. Если убедишь меня, я тебе помогу. Нет – еще подумаю.

Господин Мо мысленно порадовался тому, что она хотя бы сознает, сколько доставляет неприятностей. Он сел на первый подвернувшийся под руку круглый табурет, налил себе полчашки чая и с видом «разговор затянется надолго» начал:

– Аланьжэ хотела спасти не Цзюйно, а Шэнь Е. – Он помедлил, а затем спросил: – Сколько ты знаешь об Аланьжэ и Шэнь Е?

Фэнцзю подняла мизинец, поставила большой палец на его кончик и кивнула Су Мое.

– Вот столечко.

Господин Мо подержал чашку и после долгого молчания сказал:

– Тогда я расскажу тебе вот на «столечко» больше.

* * *

Все бессилие мира укладывается в слова: если бы тогда.

По воспоминаниям господина Мо, «тогда» началось в двадцать седьмой день четвертого лунного месяца года много лет назад на помосте, где собрались казнить Цзюйно. «Если бы» – стоило ему привести Аланьжэ посмотреть на казнь.

Когда смертные воспевают четвертый месяц в стихах, в них неспешно сквозят тоска от разлуки, запах увядающих цветов и горечь расставания разделенных жизнью и смертью. По словам Сы Мина, четвертый месяц был месяцем-убийцей.

Хотя долина Песнопений находилась вдали от беспокойного пыльного мира, в четвертый месяц того года воздух был напоен ароматом крови.

Сначала в школе правящей семьи казнили наставника, обучавшего первую принцессу каллиграфии. Затем во дворце разобрались с несколькими слугами, которые прислуживали первой принцессе. Вскоре после этого на террасе Духовного гребня должны были казнить саму принцессу.

На ней были два преступления: одно – обман правителя, другое – добрачное прелюбодеяние.

Кто отец ребенка первой принцессы? Хотя члены клана, знавшие правду, молчали много лет, даже они теперь задавались вопросом: не сам ли повелитель составил такой жестокий план? Те, кто правды не знал, с одной стороны, кляли принцессу за пренебрежение обрядами и бесстыдство, с другой – хвалили повелителя неразлучников за строгое соблюдение законов и беспристрастность. Догадки и тех и других только шли на пользу репутации господина Сянли Цюэ.

Хотя в казни принцессы не было чести, это событие тоже надлежало внести в летопись. Чиновник ведомства судебных дел, которому вменили эту повинность, выдернул добрый клок волос из козлиной своей бородки, ломая голову над тем, как бы покрасивее завуалировать неблаговидную правду для будущих поколений. Все присутствовавшие в тот день на казни были членами клана; место было выбрано со смыслом – терраса Духовного гребня близ храма-дворца; даже палачи, исполнявшие приговор, были отобраны не без умысла. Все они происходили из семей палачей, насчитывающих не менее трех поколений.

Ни на Западном море, ни на Небесах не подходили к казни так вдумчиво.

Зрелище для Су Мое ожидалось редкое. В день казни он с большим воодушевлением приготовил мешочек с дынными семечками и привел Аланьжэ к месту действа, отыскав им проход в первый ряд.

Он ждал зрелища с жадным любопытством, в то время как с лица Аланьжэ не сходило выражение почтительной строгости. В руках она держала сутру о перерождениях, будто в самом деле пришла проводить в последний путь сестру, с которой вечно ругалась.

Изначально на террасе Духовного гребня, где теперь собирались казнить принцессу Цзюйно, Верховный жрец испрашивал благословения у неба. Сама терраса Духовного гребня парила над землей. За ней и немного выше вырисовывался храм-дворец, зависший в воздухе. Под ритмичные звуки буддийских песнопений казалось, что мир вокруг обратился в туманную обитель небожителей. То был храм-дворец Разветвления дорог.

Ветер доносил аромат диких цветов, по небу плыли маленькие облачка. Цзюйно стояла на террасе Духовного гребня, одетая во все белое. Она напоминала не преступницу, ожидающую смертной казни, а скорее прекрасную танцовщицу, которая вот-вот сорвется в пляс по облакам. Хотя плечи приговоренной к казни обреченно опустились, на лице ее отпечаталось горделивое выражение, свойственное знатной деве.

Зрители заняли свои места. На помосте для казни палачи выстроились в два ряда. Они держали внушительный клинок длиной в три человеческих роста, из которого периодически слышался тигриный рык. Этот клинок – священное орудие, принадлежавшее ведомству наказаний. Из запястья приговоренного брали кровь, которой распечатывали клинок, тем самым высвобождая его хранителя – двукрылого белолобого тигра. Зверь сжирал плоть и кровь приговоренного, после чего душа преступника попадала в клинок, где, запертая на долгие годы, лишалась надежды на перерождение. Хотя летописец описал действо словом «казнь», происходящее отличалось от привычного смертным отрубания голов.

Как только клинок установили и напоили лезвие кровью из запястья Цзюйно, кружащий вокруг ветерок мигом превратился в стелющийся по земле яростный ураган. Раздался рев. На слепящем блеском клинке показалось четкое отражение тигра. Сгустились темные тучи, заслонив солнце. Свирепый тигр вырвался из лезвия. Цзюйно смертельно побледнела и пошатнулась. Вдруг мелькнула белая вспышка, и по ушам собравшихся ударил свист рассекающего небо меча.