Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

Примерно через неделю после моего первого визита на поинт я, скрываясь под личиной уравнивающей всех школьной формы, сидел в классе русского языка и литературы, ожидая начала урока. Настроение у меня было отличным: в кармане пиджака лежали пятьсот рублей, которые я специально отложил на концерт группы «Пурген», – с него я планировал начать своё погружение в пучину ещё неизвестной для меня «концертной» жизни, которая составляла неотъемлемую часть панк-культуры. Поехать покупать билет я собирался сразу после уроков.

Звонок должен был вот-вот прозвенеть, когда в класс вошла Маша, староста нашего класса. Она что-то сказала учительнице, но та, судя по всему, уже была в курсе. После того как прозвенел звонок, Маша дождалась, пока все рассядутся (на это ушло около двадцати секунд), затем, под акустическое сопровождение парней с задних рядов произнесла:

– Ребят, перед началом урока я хочу сделать короткое объявление. Я собираю деньги… на похороны Андрюши Савельева.

Маша замолчала.

Я почувствовал, как по комнате пронеслась могильная тишина. Ещё никогда у нас в классе не было такой тишины: словно все звуки, издаваемые двадцатью семью учениками, густым туманом повисли в воздухе, и только настенные часы неумолимо продолжали свой ход, – будто в насмешку над скоротечностью человеческой жизни.

Нельзя сказать, чтобы в этот момент все испытывали приличествующее случаю чувство скорби, по крайней мере, я точно его не испытывал. Никогда ещё мне не доводилось сталкиваться со смертью моих ровесников. Умирали взрослые, умирали старики, умирали солдаты, умирали и дети, но где-то там, по ту сторону экрана телевизора. Умереть могла учительница или вон тот мужик, выгуливающий собаку за окном. Умереть, в конце концов, могла бабушка, – пусть это было и невозможно, но тем не менее закономерно. Но как мог умереть Андрюша Савельев? Ему же даже не было девятнадцати! Это же неправильно и нелогично!

И дело здесь было не в том, что кто-то из нас считал Андрюшу бессмертным, но в том, что, пускай мы тогда этого и не понимали, на нас обрушилась действительность: мы отнюдь не так уж и молоды для смерти, – она не разбирает возраста и заслуг, но забирает всякого, кого посчитает нужным.

Но все эти мысли пришли мне в голову уже после. Главное, что занимало меня в тот момент, это вопрос: но как же так? Я ведь должен был перед ним извиниться!

Примирение с Андрюшей было в числе моих планов. Я понимал, что это сделать необходимо, и собирался поговорить с ним при встрече… Правда, когда я видел его в метро месяц назад, я сделал вид, что не заметил бывшего одноклассника, у меня совершенно не было настроения извиняться в тот день. Но я точно знал, что при следующей встрече сделаю это. В конце концов, какая разница – месяцем раньше или месяцем позже?

Чёрт возьми, как же так получалось, что месяцем позже это было уже невозможно? Андрюша ведь жил в нашем районе, мы просто обязаны были ещё столкнуться, почему же он вдруг взял и умер?

Нельзя сказать, чтобы всё описанное я думал в точности так – это всё на подсознательном уровне крутилось у меня в голове, вызывая смятение, которое с каждой секундой уступало место чувству вины. Я знал, что не виновен в смерти своего одноклассника и никак не мог повлиять на это, однако я был повинен в куда более страшном грехе: из-за меня и подобных мне Андрюша всю свою жизнь терпел унижения и притеснения. Каждый раз, когда я издевался над ним, я отравлял его душу, поселяя в нём всё новые и новые комплексы и развивая неуверенность в себе. Вместо того чтобы делать его счастливым, быть его близким другом, о чём он мечтал на протяжении нескольких лет! – я намеренно всё это время отравлял его жизнь, унижая его на глазах у всей школы. Андрюша был безоружен во время моих саркастических бомбардировок и иронических налётов, и единственное, что он мог мне противопоставить, – это открытое чистое сердце, которое я с умилением обливал грязью под ликующий гогот толпы.

Я оглядел своих одноклассников – тех, кто вместе со мной смеялся над ним. Все они избегали смотреть на меня или стыдливо отводили глаза. Я чувствовал невысказанную неприязнь, связанную с моими издевательствами над товарищем. Не сговариваясь, весь класс в тот день предал меня остракизму. Я был не против, – в конце концов, я это заслужил.

Маша сказала, что похороны будут через несколько дней, деньги они будут собирать сегодня и завтра. Потом она, опустив голову села на своё место.

Едва она села, как, словно внезапно поднявшийся осенний ветер, по комнате пронёсся шёпот двадцати шести голосов – звук был похож на одновременное шуршание сотни бумажек. И у всех на устах было имя Андрюши Савельева. Я посмотрел на мою соседку по парте, но она демонстративно от меня отвернулась.

Учительница понимала, что начинать урок русского языка бессмысленно, и потому рассказала нам всё, что знала о последних минутах Андрюши.

Ещё вчера он, вполне здоровый, пошёл на Тушинский рынок. Видимо, собирался что-то купить. Там, в толпе, ему вкололи какую-то дрянь. Скорее всего, наркотик, но у Андрюши была непереносимость кучи лекарств, и потому воздействие введённого вещества было непрогнозируемым. Он начал задыхаться, вышел с рынка, дошёл до ближайшего дома, зашёл в подъезд, сел на ступеньки и там скончался.

Итак, это было, пускай и не преднамеренное, но убийство. И это ещё сильнее возбудило моих одноклассников, да и меня, признаюсь, тоже.

После урока я подошёл Маше и сказал, что хочу сдать деньги на похороны. Она молча смерила меня возмущённым взглядом, будто я сделал ей непристойное предложение, помолчала несколько секунд и потом холодно произнесла:

– Ну давай.

Я вытащил из кармана пиджака пятьсот рублей и протянул ей. Она молча убрала их к себе и недружелюбно посмотрела мне в глаза. Я ожидал уловить в её взгляде участие, в конце концов, Андрюша был нашим общим одноклассником, мы несколько лет учились бок-о-бок, и его утрата была нашей общей утратой. Но, заглянув в глаза Маши, где не было ничего, кроме осуждения, я понял, что она так не считает. Я постоял ещё пару секунд, придумывая, что бы сказать, но неумолимое осуждение в её взгляде привело меня к мысли о том, что этого делать не стоит.

Вечером, добравшись до компьютера, я написал Гибриду и Шреку, с которыми должен был идти на «Пурген», что у меня не получится. Ребята расстроились. Я не знал, как объяснить им, что я не сливаюсь, но сказать правду отчего-то было невозможно, и вместо этого я выдумал историю, как потерял деньги. Мысль о том, что ребята решат, что я не хочу идти с ними на концерт любимой группы, потому что я не из их компании и мне там не место, сверлила моё сознание, но, когда я думал об Андрюше и о том, что так и не извинился перед ним, я понимал, что поступил правильно.

Через два дня по школе пролетел слух, что похороны Андрюши Савельева назначены на субботу. Услышав об этом, я подошёл к Маше и спросил, где и во сколько они будут.

– А тебе зачем? – поинтересовалась она.

– Хочу прийти, – сказал я.

– А он тебе кто? – спросила Маша, безразлично глядя на меня.

Мы стояли в коридоре перед классом черчения, где часто ждали занятий. И в этом момент я вспомнил все те разы, как издевался над Андреем на глазах у всех, как шутил над его клубными предпочтениями, подтрунивал над одной и той же олимпийкой, как заставлял его просить карандаш, как он исповедовался мне в классе химии и сказал, что я его лучший друг, а потом – как я унизил его во время выпускного в девятом классе.

И у меня язык не повернулся сказать, что я его друг. Я хотел прийти на похороны, чтобы попросить у Андрюши прощения, провожая в последний путь. Но в глубине души я понимал, что сделал ему достаточно зла, и на похоронах Андрюши мне не место. Поэтому я, ничего не ответив, пошёл на урок.

В субботу я, по обыкновению, поехал на поинт. Я знал, что большая часть