Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

решения вопроса в благоприятном для Цезаря ключе. Воспользовавшись правилом, согласно которому выступление сенатора запрещено было прерывать (как бы долго он ни говорил), Катон выступил с длившейся целый день, от рассвета до заката, речью, в которой затронул великое множество самых разных тем, чтобы как можно дольше тянуть время. Заседания сената прекращались с заходом солнца, и ни одно решение, принятое при искусственном свете, не считалось имеющим законную силу. Цезарь, постоянно информируемый своими людьми обо всем происходящем, терпеливо ждал. Однако он не мог ждать бесконечно. Разгадав замысел хитрого Катона, Цезарь пересек священную границу территории Города — «померия» (за самовольное пересечение которой «Отец Отечества» Ромул когда-то, без малейших колебаний, укокошил своего родного братца Рема) — и лично подал свою кандидатуру в консулы. Как, надеюсь, еще помнит уважаемый читатель, Гней Помпей в свое время предпочел триумф и отказался от должности консула. В отличие от Помпея Магна, Гай Юлий, видимо, предвидел, что триумфов в его жизни будет, вероятно, еще много — не сошелся же свет клином на каких-то забытых богами лузитанах и каллаиках «со товарищи»! Тем не менее, следует по достоинству оценить все величие жертвы, принесенной «потомком Венеры» из соображений высокой политики.

Дело в том, что триумфальные шествия были не просто торжественными процессиями для развлечения жадной до зрелищ столичной публики. И не просто средством удовлетворения личного честолюбия того или иного императора, удостоенного римским сенатом триумфа. Не говоря уже о выполняемой триумфальными процессиями важнейшей функции — продемонстрировать «Граду и миру» — выдающиеся полководческие способности чествуемого триумфатора, величие Римской державы, единство римской армии и римского народа, они сохраняли даже в условиях космополитически и скептически настроенного (во всяком случае — в своих высших слоях) римского общества все более стремительно летевшей под откос олигархической республики налет чего-то архетипического, архаического, причастного не только миру людей, но и миру богов, сакрального, святосвященного — «sacrosanctus» — по выражению Марка Туллия Цицерона. Отказаться, как Цезарь, от связанных с триумфом величайших почестей, из соображений высшей государственной мудрости, значило обладать трезвым и расчетливым умом, недюжинной способностью обуздывать свои даже самые сильные и естественные эмоции (ведь честолюбие и стремление прославиться, «сделать себе имя» и покрасоваться перед людьми скрыты в тайниках души каждого человека, даже если он не способен дать себе в этом отчет и самому себе в этом признаться).

В день триумфального шествия, начинавшегося на посвященном богу войны Марсовом поле, проходившего через Форум и завершавшегося, наконец, на Капитолии, Форум был уставлен трибунами, полными почетных гостей в праздничных одеждах. Простой народ стоял вдоль улиц. Это был грандиозный всенародный спектакль, тщательно и искусно срежисированное массовое зрелище, стоившее всякий раз немалых денег. Довольно слабым, отдаленным, хотя и не менее ярким, отзвуком древнеримского триумфа стала много столетий спустя так называемая «помпа» — последняя форма театрализованного уличного представления эпохи Возрождения в Италии.

Шагавшие во главе триумфальной колонны, вслед за сенаторами и магистратами, наиболее прославившиеся воины-победители, увенчанные лаврами, несли таблицы (или, говоря по-современному — «таблоиды»), на которых, в стиле сегодняшних комиксов, были изображены победы, победители и побежденные. За ними следовали повозки с наиболее ценной военной добычей. За повозками — богато украшенные белые жертвенные животные, предназначенные в этот торжественный день быть закланными в жертву всесожжения на алтаре Юпитера Капитолийского — ведь триумф был, прежде всего, священнодействием, пожалуй, наивысшей в Риме формою богослужения. За четвероногими жертвенными животными шли под конвоем двуногие — военнопленные и заложники, вынужденные, по мрачной иронии судьбы, нередко тащить на себе часть захваченной у них же римлянами военной добычи. Чем экзотичнее, диковиннее и богаче была эта добыча, тем больше восторга и восхищения она вызывала у бесчисленных толп зрителей, глазевших на триумф. А вот пленных князей, царей, княгинь, цариц, вождей, военачальников и схваченных мятежников «потомки Ромула» осыпали насмешками и оскорблениями (в стиле воинов прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата, издевавшихся над Господом Иисусом Христом как над «царем иудейским»).

За добычей и пленниками следовал главный «виновник» и главное действующее лицо триумфального шествия — победоносный римский полководец, император, триумфатор. Он стоял неподвижно, словно некий истукан, на роскошной двухколесной квадриге — богато украшенной золотом и слоновой костью колеснице, запряженной четверкою белых коней —, облаченный в пурпурную триумфальную тогу, расшитую золотыми пальмовыми ветвями[69] (лат. toga palmata), с золотым лавровым триумфальным венком (лат. corona triumphalis) на гордом челе, держа в руке увитый дубовыми ветвями, увенчанный изображением орла — священной птицы бога-громовержца Иове-Иовиспитера-Юпитера — жезл из слоновой кости (служивший, в незапамятные времена, скипетром римским царям, начиная, якобы, с самого Ромула). Лицо торжествующего триумфатора было выкрашено — в знак обильно пролитой им крови врагов Рима — красным суриком (как и лицо статуи Юпитера Капитолийского; расшитая золотом пурпурная тога и золотой лавровый венок[70] на триумфаторе были также «позаимствованы» на время триумфа у статуи «отца богов и людей», да и триумфальная колесница была «взята напрокат» из его храма). Ибо — и в этом заключалась главнейшее и величайшее таинство разворачивавшегося на глазах «Града и мира» публичного священнодействия — триумфатор, с момента своего восхождения на колесницу Юпитера и до момента своего прибытия к вратам храма Юпитера на Капитолии, каким-то, непостижимым для слабого человеческого разума, образом, сам становился богом. Данный момент следует особо подчеркнуть. Триумфатор не просто «играл роль бога», не просто «представлял Юпитера» (подобно тому, как на похоронах знатных римлян лицедеи в масках предков умерших аристократов представляли «в лицах» этих предков), нет, вследствие некоего мистического превращения, он в торжественные минуты триумфа действительно становился не символическим олицетворением, а зримым и реальным воплощением всемогущего, верховного, величайшего бога, ощущая себя таковым не только всеми фибрами своей души, но и буквально каждой частицей своего тела…

За спиной недвижно высившегося, словно памятник самому себе, на колеснице триумфатора стоял специально приставленный к нему особый государственный раб, державший над его головой золотой венец и следивший за тем, чтобы триумфатора не «переклинивало» (выражаясь современным языком), иными словами — чтобы он не утрачивал полностью чувство реальности. Видимо, в этом действительно была необходимость. По традиции, раб время от времени шептал (или, скорее — с учетом царившего шума, все-таки говорил) на ухо триумфатору: «Помни, что и ты смертен!» или: «Помни, что и ты — всего лишь человек!»

Триумфальное шествие в Древнем Риме

В общем, на квадриге триумфатора как бы сходились, или фокусировались, образуя неразрывное единство, божественное величие и человеческая бренность, высшее наслаждение жизнью и угроза