Русская нарезка - Павел Кушнир

Что-то дёр­нулось, и за окном оказалась ночь, глухая, совершенно нера­бочая, ночь из другой половины мира, ночь из тени, седло­виной накрывшей располосованную карту, ночь из-над океана. «Этому миру недолго осталось существовать», — по­думал Ёжиков. На лице Жени тоже отразилась перемена времени суток, она

Вот уже и ночь, — сказал Ёжиков.

Алексей Иваныч деловито

Садись! — показал рукой, — ну, что, успешно? Не лопнул старый перун?

Почему старый перун? — Ёжиков, — Нет, он больше внешне, да и не так увлекается, это преувеличено

меру знает

да меру если можно так это ска

ну я обещал что можешь спросить спрашивай! — ра­достно Оортндтенбургбдт. «Бартд Ван Оортндтенбургбдт Алексей Иванович, вот что у него на табличке на двери те­перь написано», — с лёгким подумал Ёж.

А ведь ты — Ёж! — сказал Оортндтенбургбдт.

Нет, это не туда пойдёт наша беседа. Так всё пойдёт в пизду. Я вообще-то пришёл специально чтобы.

— Какая разница? — Разумно и убеждающе выговорил- пропел А. И. Оооортндтендбурдгбдт. — Ты не видел, что сейчас было? Раз — и ночь! Я даже, блядь, на часы не смот­рю.

Посмотрите.

Сам посмотри. — Ёж посмотрел. Стрелок три, все ми­нутные. Тем не менее Ёжиков ещё поборолся: накрыл часы рукавом, подождал, как Женя, пару мгновений, и снова по­смотрел на часы. На этот раз на них была одна минутная стрелка точно на двенадцати.

Ровно! — сказал Ёжиков. — Ровно что? — Злорадно сказал Алексей Иваныч Оооортндтендбурдгбдт. — Ровно что-то, — сказал Ёжиков, — не знаю, что именно, нет часо­вой стрелки, но, думаю, ровно. —Бесполезно, — сказал Ор- тенбургбдт. — Ладно, хорошо. Бесполезно. — сказал Ёжи­ков. Они помолчали какое-то время. Ёжиков пару раз ра­зомкнул и сомкнул губы, а Ортенбрг помял в пальцах пух­лую, красивого тёмно-фиолетового цвета ручку с серебря­ным пером. — Я хотел про Лейтенанта спросить, Алексей Иваныч, — примиряюще, спокойно сказал Ёжиков. — Да, Яша. Что про Лейтенанта?

Он импотент?

Что?!! — такого лица у Ортнбрга Ёжиков не видел ещё никогда. Алексей поднялся и опух, брови его изогнулись, ручка совсем исчезла в кулаке. Казалось, фиолетовое щу­пальце сейчас выпростается из воротника его сиреневой ру­башки. Вообще, мир окрасился в синие, вечерние, весенние тона, хотя была глубокая ночь и поздняя осень.

Я хотел сказать, почему никогда у него не было нико­го? Любовницы? Любовника? Жены, девушки? И нет сей­час?

Яша, он же вообще не человек. Мы же говорим про Лейтенанта Лябжясчыкова? Я тебя правильно понял? Ведь есть и другие Лейтенанты. Есть просто Лейтенант. Напри­мер, Джазов, он Лейтенант. И есть просто.

Я говорил именно о Лейтенанте Лябжясчыкове. По­чему его фамилия ещё ни разу на моей памяти — долгой, долгой памяти — не претерпевала полифонического варьи­рования? Вот вы, например, не сочтите за фамильярность, Алексей Иваныч, то Ортенбург, то Ортенборг — («Самые благозвучно-приличные вариации выбирает, подхалим» — подумал Ердтенборг) — а Лейтенант Лябжясчыков всегда, всегда, всегда Лябжясчыков? Лябжясчыков! Лябжясчыков! Лябжясчыков! — повторил Ёжиков, словно ожидая, что имя изменится, но, однако, не решаясь сам его изменить, — Ляб­жясчыков! Лябжясчыков!

Не каркай! Сейчас появится! Зовёшь его!

Лябжясчыков!.. — Ёжиков помолчал набираясь духов­ных сил для выговаривания вслух первой в этом мире вариа­ции на фамилию Лейтенанта.

Ты не смеешь!.. — в ужасе Ортунбруг.

Л. — начал Ёжиков.

Тлап! — закрыла ему рот и нос ладонь Лейтенанта Лябжясчыкова, появившегося во плоти. — ссффффф!! — другая рука сжала ему на голове волосы и потянула так, что слёзы навернулись на глаза.

Ннннннн!! — замычал Ёжиков. — Ннмммммм!!

Импотент? — сказал Лейтенант.

Мм!.. — Ёжиков задёргался, засучил ногами.

Ну, что втыкаешь? — сказал Ортенбергу Лейтенант Лябжясчыков. — Убей его!

Алексей Иванович, сжимая в кулаке перьевую ручку, встал, медленно обогнул стол. Лейтенант оттащил Ёжикова со стулом от стола и развернул к Ортенбюргу, затем запро­кинул ему голову, открывая шею. Руки Ёжикова были сво­бодны, но

По возможности отвернувшись, стараясь не видеть ни глаз Ёжикова, ни глаз Лейтенанта, Алексей Иванович не­сколько раз ударил ручкой, разворачивая горло Ёжикова

Убей его!! — повысил голос Лейтенант.

Окончательно отвернувшись Ортенберг всадил ручку

Ёжикову в глаз

В какой-то слизи, воде, крови, он отошёл, пытался выти­раться бумажными салфетками

Жуков потянулся было сорвать погоны ан нет их на пле­чах уползли и бессильно совершая сильный жест руки сжи­маются в грязные кулаки на слабых плечах и поневоле Жу­ков понимая как это глупо искал взглядом погоны на форме, куда они уползли заглядывая даже за спину уже не глазами а непосредственным восприятием а глаза шарили по животу и рукам следили ровные волны линией по ткани нашёлся на спине а другого и след простыл и Жуков не знал стоит ли срывать и не будет ли совсем откровенно смешно и нелепо всё-таки ударил и развернув сорвал, и не знал, что: какое-то совсем неправильной формы видимо живое плоское сущест­во как будто замши, шевелится в кулаке и щекочет и колется кусает как мышонок или муха дёргается и даже как будто из­даёт тихие сдавленные звуки? Жуков поднёс рукав ближе правому уху втянул воздух носом будто не слушать а нюхать собрался а глазами будто отсчитывал приговорённому по­следние секунды жизни и услышал смех, тонкий далёкий смех издалека. Тогда сжал изо всех сил, не желая знать, обор­вётся или нет.

Сундук! Сундук-кундук-пундук шкаф жгав Вместо шкафа сожбяцылся жгав и буггемдоуб и лыдь и фуггюнь и хдювь, мрыд, ляндг, швёбь, сылт, хфыз, янлдр, сааену, моврп. Бе­жало и ворочалось серое ызгёно. Стояла вень, источая щелч­ки. И под всем — сундук. Лейтенант встал, расталкивая вещи подошёл к стене и бился лицом об стену несколько минут. Боль вызвала впрыск внутренних потаённых эндорфинов, но мало, тогда Лейтенант сломал себе палец, потом пошёл на кухню, взял нож, сорвал с себя грязную до уже неотстиры- ваемости рубашку и стал резать себе грудь, живот и руки но­жом. Потеря крови добавила ещё эндорфинов и боль опья­нила, стало заметно легче. Лейтенант втёр в раны соль, за­хрюкал и упал на пол, из глаз брызнули слёзы. Затем Лейте­нант сел на сломанный стул. На кухню выставился сундук.

Хлоп! Хлоп! — хлопнул крышкой сундук.

Вон отсюда! Вон из моего мира!

Хлац! — шмякнул дверцей жгав. — Хлоп! — врезал сундук. — Хе-хе-хе-хе-хе-хе! — рассмеялась лыдь. — Хлац! — добавил жгав.

Не уйдём! — заявило в один голос отродье и отребье Лейтенантской квартиры. Ызгёно, поворачиваясь и вереща, подступило к Лейтенанту вплотную. Лейтенант плюнул в ызгёно кровью и слюной. Сундук толкнул стул,