Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

Жизнь в изгнании, которая последовала после пережитого нами катаклизма, – наверное, самое жестокое испытание, какое только можно вообразить. Мы не знали, что принесет завтрашний день. Подобное существование не делает скидок, в нем нет места колебаниям и нерешительности. Надо было жить изо дня в день, сжав зубы. По сравнению со своими товарищами и другими представителями его круга мой муж вел довольно легкую жизнь; его не поставили к стенке и не вынудили заниматься тяжелым физическим трудом. Его семья оставалась на моем попечении, у него не было определенных обязанностей, и он воспринимал жизнь в изгнании как своего рода долгий отпуск. Я постоянно вынуждена была видеть в своем доме людей, которым он сочувствовал и которыми окружил себя. Они жили в совершенно другой плоскости, чем я. Их интеллектуальные запросы были скудны; самым главным в жизни для них были удовольствия и отдых, в чем мой муж с готовностью к ним присоединялся. Между этой группой молодых людей, к которой естественно принадлежал Путятин, и мною было очень мало общего. Для того чтобы сохранить воодушевление, мне нельзя было вникать в их повседневную жизнь, знать их взгляды и политические пристрастия, что в наших условиях оказалось совершенно невозможным. Я оказывалась в центре разных мелких происшествий и интриг, которые отнимали слишком много сил. Хотя я пыталась выказывать свое неудовольствие таким порядком вещей и намекала на серьезные последствия, к моим словам не прислушивались. Из-за недостатка красноречия мне трудно было изложить свою точку зрения; кроме того, я терпеть не могла ссоры, поэтому наивно надеялась на чудо, которое изменит неизбежный ход событий. Временами, придавленная своими трудностями, я находилась на грани срыва, но понимала, что поддаваться нельзя – слишком многое поставлено на карту.

Наконец наступил день, когда я поняла, что больше не выдержу. Терпение мое подошло к концу, мне надоело постоянно уступать. Я непременно хотела следовать единственным курсом, который делал жизнь в изгнании сносной или достойной. После нескольких бурных и мучительных дней, разрываемая сожалениями, угрызениями совести, но на сей раз не утратив решимости, я покинула Париж в одиночку, чтобы обо всем подумать в спокойной обстановке. Сначала я поехала к Люсии Марлинг в Шотландию, а потом мы вместе с ней отправились в Гаагу, где тогда служил послом сэр Чарльз. К тому времени я была совершенно измучена работой, многочисленными обязанностями и тревогами и нуждалась в отдыхе. Даже моя мастерская, оставленная на попечение свекрови, была на время забыта.

На время освободившись от своих обязанностей, я позволила себе роскошь просто отдыхать в комфорте и удобстве. Я понимала, что рано или поздно мне придется принять важные решения, однако пока я не могла о них думать, я не могла думать ни о чем. Последние недели в Париже превратились в кошмар, слишком болезненный и унизительный для того, чтобы казаться правдой, и единственным доказательством того, что все происходило на самом деле, были длинные письма, которые приходили почти ежедневно. Всякий раз они выбивали меня из колеи. Вместе с тем я понимала: если проявлю слабость и вернусь сейчас, меня заставят возобновить прежнее существование, невзирая на все обещания, данные в письмах. Нет, мы не ссорились. Просто мы слишком по-разному относились к жизни. Для стирания различий требовалось нечто большее, чем простое примирение. Но я так устала, что не могла даже думать о продолжении наших отношений. Мне хотелось одного: уединения, места, где я могла бы пожить сама, подумать о том, что нравится мне самой, а не о том, что мне постоянно навязывают.

Гаага во всех отношениях представляла такой контраст с Парижем, что там я чувствовала себя в полнейшей безопасности. Огромное здание британской дипломатической миссии за внушительным серым каменным фасадом располагалось на тихой узкой улице. В комплексе зданий, возведенных во времена испанского владычества, имелись внутренние дворики, сводчатые погреба и огороженный парк. Говорили, что в одной комнате на втором этаже даже водится привидение; по рассказам, призрак так напугал сынишку одного из послов, что тот до конца жизни заикался. Но после того как управлять в доме стала Люсия Марлинг, в нем исчезло все угрожающее. Жены британских дипломатов обладают особым даром создавать вокруг себя английскую атмосферу, где бы они ни селились; а Люсия вдобавок имела талант наделять окружающее пространство своим характером. Она превращала любое жилище в уютный дом и центр для самых разных видов деятельности. В силу благородства своей души она предлагала гостеприимство всем одиноким созданиям, которым, как она считала, требовались поощрение или помощь; она никогда не бывала так счастлива, как когда могла быть кому-то полезной. Когда мы с братом хотели немного подшутить над ней, мы говорили, что она готова нарочно создать трудности для своих друзей, чтобы иметь удовольствие им помогать. В первые недели моего пребывания у нее она была так расстроена из-за моей подавленности, что каждый вечер перед сном заходила ко мне с приготовленным ею горячим напитком и требовала выпить его при ней.

Жизнь в Гааге была тихой по необходимости; единственными развлечениями были лишь те, что мы придумывали сами, а в середине лета их было мало. Каждое утро мы уезжали из города с детьми и проводили несколько часов в дюнах, у моря; после обеда мы совершали автомобильные экскурсии, посещали маленькие голландские городки, исторические здания, музеи и картинные галереи; вечером мы иногда принимали друзей или ходили на небольшие званые ужины. Самым приятным временем был час, который мы проводили вместе перед тем, как переодеваться к ужину. Мы сидели в комнате, которую Люсия называла своим персидским будуаром; там она собрала вещи, привезенные ею из Тегерана. Мы уютно устраивались на восточных диванах и углублялись в долгие разговоры. Жизнь в Гааге, пусть и невдалеке от всех европейских столиц, казалась безнадежно провинциальной, как в деревне. Люсия, со своей жаждой деятельности, не находила ничего, что способно было ее радовать; ей недоставало независимой и вместе с тем ответственной жизни, какую она вела в Персии, и помощи русским беженцам, которой она занималась в Дании.

В то лето королева Голландии отмечала двадцать пятую годовщину своего правления, и на несколько дней Гаага ожила: улицы украсили национальными флагами, а жители в праздничных костюмах толпились на тротуарах, чтобы приветствовать королеву и ее мужа, принца-консорта, которые торжественно проехали по городу. После все вернулось в обычное состояние, и полицейские на углах улиц снова занимались в основном тем, что регулировали движение, состоявшее в основном из велосипедистов.

Принц-консорт остается в моих