Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

с корнем вырвали из родной почвы, и они нигде не могли обрести опору. Они мечтали об одном – о возвращении на родину, но их надежды с течением времени таяли. С каждым годом их связь с Россией делалась все более призрачной; однако они упорно видели ее такой, какая она была в прошлом. Большинство из них не желало признавать, что после их отъезда в России многое изменилось самым решительным образом.

Впрочем, новое поколение, дети, выросшие и воспитанные за границей, очень отличаются от своих родителей. Привыкшие к трудностям, они более реалистично смотрят на жизнь. Дети изгнанников в очередной раз продемонстрировали миру, как талантливы русские. Их успехи во всех образовательных учреждениях поражают воображение. Если бы не нынешняя безработица в Европе, можно было бы не беспокоиться за их будущее. При этом лишь немногие из них стремятся обосноваться за границей навсегда и принять иностранное гражданство. Большинство смотрит в сторону России, другой, новой России, которой они когда-нибудь пригодятся. Образование в России в течение последних пятнадцати лет было таким односторонним и скудным, что эти молодые люди окажутся очень полезными своей родине. Они накапливают знания и опыт, чтобы быть готовыми, когда их призовут.

Что касается политической жизни русских эмигрантов, 1924 год был отмечен двумя событиями, вызвавшими большое волнение.

В конце августа великий князь Кирилл Владимирович, двоюродный брат покойного императора, который после гибели царской семьи оказался старшим в генеалогическом порядке членом императорской фамилии, провозгласил себя императором Всероссийским. Политическая деятельность Кирилла началась двумя годами ранее, в 1922 году, когда он принял на себя бремя Блюстителя Всероссийского Императорского Престола. Однако его поддерживали не все, потому что ему не удалось составить программу, приемлемую для монархистов, которых в эмиграции было много и которые ставили интересы России выше реставрации монархии. Лишь для небольшой фракции монархистов, так называемых легитимистов, которые по-прежнему видели в традициях единственную опору в рушащемся мире, император стал символом, вокруг которого они могли сплотиться. Теперь у них появился номинальный глава, с которым они связывали свои надежды. Их движение никогда не представляло для меня интереса.

Второе событие оказалось более значимым, так как вызвало более широкую и бурную реакцию. Великий князь Николай Николаевич, во время войны популярный главнокомандующий русской армией, объединил под своим началом и нравственным водительством разрозненные остатки белой армии за границей и принял общее руководство наиболее многочисленной русской военной организацией в эмиграции – Русским общевоинским союзом. После революции великий князь Николай Николаевич, с которым по-прежнему связывали большие надежды, упрямо держался в тени, отказываясь принимать участие в любых политических комбинациях или попытках объединить эмигрантов. В 1924 году его убедили изменить свое отношение, но он по-прежнему соблюдал крайнюю осторожность. Вокруг него сплотилась большая и важная группа, так как его программа, очень простая, нравилась разумной и мыслящей части эмиграции, в том числе монархистам. Он отстаивал принцип первенства закона и порядка в будущей России, не оговаривая заранее какой-либо определенной формы правления. К его решению в целом отнеслись с облегчением, так как личность великого князя вызывала уважение и восхищение. Однако и его сторонники не добились более плодотворных результатов, чем сторонники Кирилла. Вокруг великого князя Николая Николаевича сплотились представители старшего консервативного поколения, чьи идеи нисколько не поколебала революция. Молодых и более талантливых они оттесняли. Такая свита стоила великому князю поддержки более либерально настроенных кругов эмиграции.

Я куда больше сочувствовала второй группе, которая не представляла собой партии и не имела особой политической окраски. Но лично я общалась с великим князем лишь однажды, да и то два или три года спустя, когда эмиграции грозил новый раскол, вызванный соперничеством двух наших митрополитов. Конфликт вскоре принял преувеличенные пропорции из-за стремления обеих сторон преувеличить его религиозные и политические последствия. В начале раскола некоторые друзья просили меня пойти к великому князю и воззвать к его авторитету, дабы он усмирил враждующие стороны.

Великий князь и его жена тогда жили в Шуаньи, усадьбе милях в сорока от Парижа. Там они вели крайне скромное и уединенное существование, настолько уединенное, что почти никого не принимали. За их безопасностью ревностно следили французская полиция и телохранители из числа русских офицеров. Их уединение было настолько полным, что в обычной обстановке невозможно было пройти дальше входа в парк; лишь получив приказ из дома, часовой открывал гостю ворота. И парк, и дом отличались крайней непритязательностью. Когда я вошла и меня проводили в кабинет великого князя, я заметила, что стол в столовой, с которого еще не убрали после обеда, был закрыт коричневой клеенкой, мебель была скудной и выцветшей. Великая княгиня Анастасия (дочь старого князя Николая Черногорского и сестра Елены, королевы Италии) встретила меня в кабинете одна. После весьма формальных поцелуев мы сели. В ходе разговора я поведала о своем поручении. Великая княгиня не стала меня обнадеживать. Она довольно оптимистично намекнула, что ее муж уже вмешивался в ход конфликта и добился желаемого результата. Я же знала, что его вмешательство ни к чему не привело. Потом вошел великий князь; он сел на низкий стул рядом с женой, буквально сложившись пополам.

На нем был грубый твидовый охотничий костюм и высокие военные сапоги из черной кожи. С нашей последней встречи, которая состоялась во время войны, он сильно постарел; волосы и короткая бородка стали почти белыми. Не проявляя никакого интереса к тому, что я говорила, он смотрел на меня со скучающе-снисходительным видом. Как хорошо мне было знакомо такое покровительственное отношение! Так почти все мои старшие родственники относились к нам, более молодым членам семьи. Он как будто без слов подтверждал, что от такой никудышной личности, как я, не может исходить ничего достойного внимания. Тем не менее я выполнила поручение. Помню, я просила его не ограничиваться одними лишь средствами убеждения, которые ни к чему не приводили, но приказать. В данном случае лишь прямой приказ мог привести к желаемому результату. Николай Николаевич обронил несколько поверхностных фраз, и судя по тому, что он говорил, я поняла: он уверен в успехе собственной политики и считает, будто я не понимаю, о чем говорю. Я ничего не добилась.

Случилось то, чего мы все боялись. Разногласия между митрополитами, которым позволили беспрепятственно продолжать ссору, самым катастрофическим образом подействовали на моральный дух эмигрантов. Вплоть до того времени церковь оставалась единственным учреждением, свободным от политических интриг, и была единственной духовной гаванью, доступной изгнанникам. Если прежде распри эмигрантов можно было объяснить политическими убеждениями, из-за церковного раскола все лишь усугубилось. Различия во мнениях