Аромат изгнания - Ондин Хайят

– Луиза, мы будем видеться с Инес и Акопом, когда уедем в пансион?

– Им будет некогда. Они должны заниматься другими детьми вроде нас.

Она в ужасе цеплялась за меня.

– Луиза, ты навсегда останешься со мной, скажи? Ты меня не оставишь?

Я успокаивала ее, обещая, что всегда буду о ней заботиться. Когда мне удавалось ее убедить, она засыпала, крепко сжимая мою руку в своей. Я оставалась одна в темноте, боясь провалиться в сон, и мне приходилось больно щипать себя, чтобы не уснуть.

Единственное, о чем я попросила Инес, – купить мне в городе немного лавандовой эссенции. Она согласилась сделать эту покупку, и я весь день ждала ее возвращения, подбегая к окну, когда мне чудились ее шаги на лестнице. Я не могла заплатить за лаванду и не хотела принимать от нее подарок, поэтому решила в благодарность написать Батанянам стихотворение. И я написала стихи – механические, пустые, бездушные. Инес позвала меня, когда вернулась домой, и протянула мне маленький флакон. Взамен я дала ей стихотворение. Давно, с нашего бегства, я ни для кого больше не писала, и выражение ее лица, когда она прочла его, пробудило во мне забытое волнение. Она обняла нас со всей любовью, какую только может дать потерянным детям женщина, не будучи их матерью и не имея возможности оставить их у себя. Я почувствовала все это и постаралась не расслабляться в ее объятиях, потому что очень скоро нам предстояло расстаться. Я не могла нанести себе еще одну рану. Их у меня было уже столько, что живого места не осталось. Инес взяла себя в руки и отстранилась от нас: она не могла привязываться ко всем детям, проводившим несколько дней под ее кровом. Я знала, что священник уже дважды приходил к ней с просьбой принять других детей. Кто они? Откуда? Сколько их? Остались ли у них родители, или они так же обездолены, как мы? Я вспомнила посылки, которые мы собирали для сирот из Аданы. Будет ли кто-то посылать посылки и нам? Будут ли в них разноцветные ленты, рисунки и голубые шарики? Как смогут они дойти до нас? Никто не мог нам написать, потому что мы больше не существовали. Наш дом сгорел дотла, а мы затерялись в Алеппо.

Я чуть не спросила Инес, где их настоящие дети, но ни в гостиной, ни вообще в доме детских фотографий не было. У них нет детей! Шальная надежда вновь охватила меня. Не могут ли они удочерить нас с Марией?

Мы будем послушными и сделаем все, что вы захотите…

Но когда Инес велела нам идти в свою комнату, я поняла, что она уже далеко.

Я села на кровать, сжимая в руках флакончик лаванды, который она мне дала. Сначала я не решалась его открыть, боясь, что умру от невыносимой боли, почувствовав маму так близко. Куда уходят мамы, когда они больше не с нами? Есть ли возможность отыскать их где-то, на дороге детства? Мария уснула. Я открыла флакон и вдохнула аромат. Надо мной склонилась мама и прикоснулась к моему лбу лавандовым поцелуем. Мои глаза наполнились слезами, но не было на свете такого моря, способного вместить их все, так что они замерли на краю моего горя и медленно испарились. Мария позвала меня во сне. Я капнула лаванды в ямку на ее шее. Она открыла глаза, вдыхая мамин запах. Это была волшебная минута, мы обе отчетливо ощутили присутствие мамы в комнате. Я не смела шевельнуться, боясь, что от малейшего слова нежное видение исчезнет. Я нанесла каплю лаванды себе на шею, и мама слилась со мной. Ее присутствие стало вдруг таким явственным, что я протянула руку, чтобы коснуться ее, но рука встретила лишь легкий ветерок, врывавшийся в приоткрытое окно. Я обняла Марию. Нас было трое в этом объятии. После долгих месяцев скитаний мама наконец нашла нас.

Назавтра Батаняны сделали все, чтобы наш последний ужин был приятным. Инес попросила приготовить блюда, которые мы любили, и в меню были лахмаджун и кюфта. Мы постепенно стали нормально есть, но еще не обрели былого аппетита. От страха сводило желудок, потому что мы снова не знали, что с нами станется. Мария уставилась в свою тарелку, она по-прежнему не могла есть сама. Мне опять пришлось ее кормить. Больше всего я боялась, что в приюте нас разлучат. Инес заверила меня, что объяснила настоятельнице наше положение. Нам придется лишь оказывать кое-какие мелкие услуги в обмен на наше обучение. Я не знала, возможно ли объяснить наше положение, в котором мы сами ничего не понимали, и не решалась спросить, в чем будут состоять услуги, о которых она говорила. После ужина нас отправили в постель, чтобы мы набрались сил. Мне было очень трудно уложить Марию. Она привыкла к этому дому, в котором мы жили почти два месяца, и вела себя там более-менее свободно. Мне было невыносимо думать, что все опять переменится.

– Луиза, как будет в пансионе? – спросила Мария.

– Мы будем вместе, ты и я. Всегда.

Она теснее прижалась ко мне.

– Луиза… А звездочку из твоей сказки можно увидеть?

– Если ты закроешь глаза, да… Зажмурься и смотри в себя… Ты ее видишь?

Мария изо всех сил старалась разглядеть свою звездочку в темноте.

– Да, я вижу, наверно, это она!

– Она всегда будет с нами. Как мама.

Она уснула, оставив меня одну в моей неравной борьбе с ночью.

Утром я выскользнула из кровати и тихонько открыла окно. Город едва просыпался, и тучи еще безмолвных птиц кружили в небе. Мы не выходили на улицу с тех пор, как пришли в этот дом. Перспектива пересечь город, чтобы попасть в сиротский приют, повергала меня в ужас. В отчаянии я позвала на помощь дедушку.

Мария просыпалась медленно. Мы обе не смогли ничего съесть, так нам было страшно. Акоп и Инес простились с нами в большой гостиной, по-доброму, но без теплоты, в которой мы так нуждались. Инес все эти дни старательно держала с нами дистанцию. Наверно, она не хотела стать в наших глазах заменой матери. Когда настало время прощаться, она поцеловала нас в макушки, но не обняла. Мария, однако, бросилась ей на шею. Инес попыталась тихонько ее отстранить, но оказалась погребена под ее неудержимой потребностью в любви. Это немного рассердило Акопа, он предпочитал, чтобы все было правильно, и никогда не выказывал своих чувств. Ситуация была