Аромат изгнания - Ондин Хайят

а человечков она вырезала таких маленьких, что их едва было видно. Мало-помалу она набралась достаточно сил, чтобы добавить к ним дедушку, папу, маму, старшего брата, маленького сироту и даже котенка. Наша прежняя жизнь стала бумажной жизнью.

– Скажи, Луиза, как ты думаешь, Прескотт в раю? – спросила меня Мария.

Я больше не верила в рай, только в ад, но поостереглась сказать ей это.

– Конечно, он в раю!

– Но он ведь съел Кароль!

– Прескотт – самый добрый кот на свете, и я уверена, что там, где он сейчас, он всегда думает о тебе.

После этого разговора она стала говорить о нем только в настоящем времени. Ложась в постель, она будто держала его на руках, а проснувшись, говорила ему «доброе утро». Я немного беспокоилась поначалу, но поняла, что она выстроила себе мир, в котором воспоминания окружают ее и помогают выжить.

19

Зима неотвратимо укорачивала дни. В плохо отапливаемом пансионе гулял ледяной ветер. Вечером мы ложились на затвердевшие от холода простыни. Надо было иметь мужество, чтобы встать с постели, поспешно натянуть заледеневшую форму и бежать в умывальную, пока все еще спали. Я открывала краны, но вода текла не сразу, трубы замерзали. Пар вырывался из наших ртов, когда мы разговаривали, так что мы корчили рожи и делали вид, будто курим. Но нам надо было мыть, мыть и мыть, руки без перчаток невыносимо болели от ледяной воды. Я привыкла не спать. Да, я совсем не спала и в конце концов приспособилась к постоянной усталости. С утра погружалась в какой-то густой туман, выныривала из него только после полудня, но вскоре он окутывал меня вновь. С наступлением ночи несказанный страх сжимал мне сердце, потому что я знала, что мне предстоит бороться с ночными кошмарами. Ровное дыхание Марии наполняло карцер, ненадолго успокаивая мои тревоги. Мне больше не надо было щипать себя, чтобы не спать, но на меня непрестанно накатывали воспоминания. Я боролась, отгоняя их, и эти усилия выматывали меня. Я невольно думала о Жиле. Горе часто выплескивалось из меня и топило печаль в безмолвных рыданиях.

По утрам, когда нужно было идти в часовню к заутрене, становилось тяжелее всего. Мы приходили туда стройными рядами и рассаживались на деревянных скамьях. От запаха ладана меня тошнило. Монахини постоянно следили за нами, проверяя, усердно ли мы молимся. Я, наверно, отставала в усердии. Ненависть, переполнявшая меня, когда я слышала слово Божье, удивляла меня саму. Зато Мария молилась горячо, целиком уйдя в слова молитвы. Когда она поднимала свое личико к потолку часовни, казалось, ее нимбом окружает божественный свет, делая похожей на Пречистую Деву, чье имя она носила. Мне хотелось встряхнуть ее и крикнуть: «Его нет, он покинул нас!» – но это были единственные мгновения, когда она выглядела спокойной. Я не хотела их портить.

Близилось Рождество, которое всегда было одним из моих любимых праздников. Но в этом году мне было невыносимо грустно. Я постоянно думала о прошлом Рождестве, которое мы встретили все вместе, столпившись в маленькой церкви Мараша, и молились Богу со всем пылом, на какой только были способны. Прошел уже почти год! К 17 декабря пансион опустел. Даже те ученицы, которых не забирали домой на выходные, уехали на праздники к своим семьям. Остались только мы с Марией. Странное ощущение: пансион принадлежал нам одним. Не было больше строгой дисциплины. Сестра Генриэтта, присматривавшая за нами ежедневно, смягчилась, как будто позволила себе немного расслабиться в отсутствие большинства учениц. Нам почти не приходилось заниматься уборкой, а однажды утром мы даже получили разрешение поваляться в постели до десяти часов. Я отдыхала, уснув, когда ночь сменилась утром, успокоенная светом, просочившимся в приоткрытую дверь.

Заутрени не были обязательными в каникулы, но, к немалому моему удивлению, Мария все же ходила на них, снискав благорасположение монахинь. Я делала над собой усилие, чтобы сопровождать ее туда в первые дни, но потом перестала. Как раз в этот период сестра Алиса, дававшая уроки религии, привязалась к Марии. Она увидела ее однажды утром в часовне, бледненькую, с гладко зачесанными волосами, такую тоненькую в потертой маленькой форме. Она наблюдала за ней на протяжении всей службы и подарила ей четки, на которых висел образок Пречистой Девы. Мария прибежала показать их мне.

– Смотри, Луиза, настоящие четки! Они мои!

Теперь у Бога не будет никаких оправданий, чтобы оставаться глухим к нашим молитвам.

Сестра Алиса предложила Марии давать ей уроки религии в каникулы. Наверно, тогда и начала Мария отдаляться от меня. Потом я часто думала об этом. Все каникулы она только и говорила о сестре Алисе и даже захотела добавить ее к нашим бумажным человечкам. Рождественским вечером мы пошли к полуночной мессе, чтобы приветствовать рождение младенца Иисуса. Все на службе тяготило меня. Я смотрела, как молятся монахини и мать-настоятельница, и посмеивалась про себя, видя их погруженными в молитву. Ведь Бог есть любовь, а они слишком часто забывали об этом, выказывая себя суровыми и бесчеловечными. Достаточно ли ходить в церковь и молиться с искренним видом? Почему эта религия, в которой столько говорится о любви, рождает жестоких женщин с каменными сердцами, большинство из которых никогда не проявляли ни малейшего сочувствия к слабым? Что сказал бы обо всем этом дедушка? Наверно, были у них тайные раны, о которых я не знала, и мне надо было всегда обращаться к тому, что есть в них лучшего, хоть я этого и не видела. Неужели я обречена пробивать сердца, чтобы отыскать искру жизни во тьме? Почему я одна должна это делать? И не найдется никогда никого, кто потрудился бы понять горе ближнего? Эти вопросы крутились в моей голове, пока Мария молилась Богу, преклонив колени под умильным взглядом сестры Алисы.

Я тоже получила четки и поспешила отдать их Марии. Она молилась утром и вечером, что мне было очень трудно вынести.

– Откуда ты знаешь, что Бог слышит тебя, Мария?

– Просто знаю, и все. Сестра Алиса говорит, что…

Я выслушивала ее ответы подолгу, потому что сестра Алиса говорила много – о Боге, молитве, маленьких девочках, уроках религии и Пречистой Деве. А что сказала бы она о маленьких девочках, вынужденных шагать по трупам в агонизирующей пустыне? Что сказала бы о двух турках, выплескивающих свои помои в цветущий сад?

Мария нашла убежище – наверно, в нем она больше всего и нуждалась, и любовь, которую питала к ней сестра Алиса,