Аромат изгнания - Ондин Хайят

выше его понимания. Он стоял, опустив руки, глядя, как его жена, которой никогда не быть матерью, смешивала эту душевную муку с мукой Марии. Потом Инес взяла себя в руки и смогла отстранить Марию. Когда сестренка немного остыла, я открыла флакон с лавандой и капнула несколько капель ей на затылок и запястья. Только тогда она перестала плакать. Батаняны удивились, видя, что мы спокойно спускаемся по лестнице, они боялись, что новый срыв задержит наш уход. Я в последний раз поблагодарила их, и нас посадили в машину. Она быстро отъехала. Дом, в котором мы пытались склеить рассыпанные обломки наших жизней, удалялся на глазах. Я отчаянно искала взглядом Инес и Акопа, но никого не увидела на крыльце.

Когда дом скрылся из вида, я стала рассматривать в окно город. он наверняка был огромным, и я чувствовала себя потерянной как никогда на пути к неизвестному. На улицах тесно сгрудились торговцы овощами и прохожие, которые переговаривались и окликали друг друга. Я была почти удивлена, что, пока мы шли по пустыне, где-то продолжалась нормальная жизнь. Значит, Земля не перестала вращаться? Нас просто ссадили с карусели, а потом приказали сесть обратно, отняв у нас по дороге способность смеяться. Дома Алеппо были красивы в утреннем свете, и я старательно подмечала всевозможные детали, потому что хотела быть готовой к бегству в случае необходимости. Я запоминала путь машины от дома Батанянов и думала, что мы всегда сможем укрыться там, если что. В конце концов, мы прошли километры по пустыне, голодными, так что пересечь Алеппо, казалось мне, вполне сможем. Во мне сидела странная смесь крайней хрупкости и огромной силы, как будто пережитый мной опыт сделал все остальное выполнимым, и из всех этих возможностей как раз и рождалось чувство ненадежности. Я больше не была защищена ни одной из твердынь детства. Моя цитадель побывала в осаде и была сломлена. Теперь я знала, что монстры не звонят в двери, ожидая, что кто-нибудь им откроет. Я поняла, что они просачиваются в самое сердце счастья и бросают туда бомбы, пятная небо ошметками плоти. Мне вспомнились слова деда: «Никогда не забывай свои корни, Луиза. Они – опора, от которой мы можем оттолкнуться и взлететь. Без корней мы летаем беспорядочно, по воле ветра».

Мои единственные корни я держала в руках: тетрадь со стихами, красный пенал и маленький флакончик лаванды. Мне надо было срочно найти место, куда их посадить.

18

Машина остановилась на тихой улице, обсаженной цветущими деревьями. Нас провели в сад, и ощетинившаяся острыми шипами калитка со скрипом закрылась за нами. Мария крепко сжимала мою руку. Мы вошли в пансион с поразительно высокими потолками. Служанка Батанянов, которая заботилась о нас с нашего появления в доме, повела нас в кабинет настоятельницы. Она подняла руку, чтобы постучать в дверь, но я перехватила ее, прежде чем она коснулась створки, устремив на нее умоляющий взгляд, который говорил: «Заберите нас, не оставляйте нас здесь!» Она почувствовала мое отчаяние и помедлила, но все же постучала – три коротких удара – и ввела нас. Кабинет был строгий. Я увидела настоятельницу и невольно содрогнулась – такой суровой она выглядела.

– Вот две девочки, которых вам рекомендовала госпожа Батанян, – сказала служанка.

– Спасибо, вы свободны, – ответила настоятельница.

Служанка положила руку мне на плечо и крепко сжала его. Потом вышла и закрыла за собой дверь.

– Я согласилась принять вас в мой пансион единственно из дружеского расположения к госпоже Батанян. Она сама училась здесь и всегда проявляла большую щедрость к нашим благим делам. Я знаю вашу историю, но не надейтесь ни на какое особое положение. У всех случались в жизни какие-нибудь… маленькие неприятности. Разумеется, поскольку вы не можете оплачивать ваше обучение, вам придется выполнять кое-какие работы.

Я хотела спросить, какие именно работы, но не смогла издать ни звука.

– Если мы останемся вами недовольны, я буду вынуждена поместить вас в сиротский приют. Вам ясно?

Мария в панике вцепилась в меня, но настоятельница велела ей стоять прямо, и ей пришлось отпустить мою руку. Слезы потекли по ее щекам.

– Вытрите слезы немедленно. Мы здесь терпеть не можем слабачек, – сказала ей настоятельница.

Сухим голосом она зачитала нам правила пансиона. Наше небо стало еще темнее.

Монахиня отвела нас на второй этаж, в большой дортуар. Перед нами тянулась длинная вереница стоявших вплотную кроватей, и спать на них совсем не хотелось. Белые стены и девственно-чистые простыни начисто лишали помещение тепла. На маленьких тумбочках лежали Библии и медальоны с изображениями Девы Марии. Нам выделили по кровати – к счастью, рядом – и выдали по шершавой ночной рубашке, по паре простыней и по черно-белой форме.

Потом нам устроили экзамен, чтобы оценить наши знания. Наш уровень был сочтен неудовлетворительным. Монахиня сказала, что нам настоятельно необходимо «подтянуться». Как минимум месяц на переменах мы будем наверстывать наше отставание, потому что оно «слишком серьезно для вашего возраста».

Простите нас, сестра, что мы видели смерть наших родных и шли по пустыне, полумертвые от голода, вместо того чтобы учить уроки.

Она же объяснила нам, какие работы нам предстоит выполнять.

– Вы будете мыть классы вечером и умывальники утром. Они должны быть чистыми для наших воспитанниц.

Как сможет Мария вдобавок ко дню учебы прилагать столько тяжких усилий?

– Но… у моей сестры слабое сердце, и она не может выполнять тяжелую работу, – сказала я.

– Однако придется, иначе мы не сможем оставить вас в пансионе. Мать-настоятельница недвусмысленно высказалась на этот счет. Начнете завтра же. Надзирательницы все вам покажут.

Прозвонил звонок. Зашуршали ножки стульев, и двери распахнулись. Монахиня сообщила нам номера наших классов, и мы влились в поток учениц. Мы шли, потупившись, нам казалось, что все за нами наблюдают. Во дворе нам пришлось расстаться, мы были в разных классах. Мария шла нетвердой походкой и то и дело оборачивалась, чтобы не потерять меня из вида. Я смотрела ей вслед, она выглядела такой хрупкой в скромной форме, которая была ей велика.

Направляясь к своему классу, я почувствовала, что на меня смотрят.

– Кто это такая?

– Видели ее волосы?

– Смотри, какая она тощая! Покойница, да и только!

Они были правы. Я умерла на равнодушной дороге, в бесконечном пути, и ничего не могла поделать.

Первый урок был ужасно длинным. Я села у окна, чтобы смотреть на небо, как когда-то в Мараше. Но я знала, что мои грезы не будут прежними.