Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

«Их можно есть целиком, — объяснила она, — и много».

В те дни, когда Кэтрин была в меланхолии, она ела круассаны с миндалем. Она медленно снимала один тонкий слой за другим, пока меланхолия не покидала ее; к этому моменту она уже добиралась до миндальной начинки — это была награда за избавление от меланхолии.

Вспоминая об этом, я признаю, что моя неуклюжая интерпретация истории Алексы принесла так же мало пользы, как и моя работа с Кэтрин в самом начале нашего пути.

«Ослабь нажим, — говорю я себе, — не рассказывай ей, что она думает или чувствует. Это задушит ее и помешает анализу».

* * *

— Я люблю личи, — продолжает Алекса. — А вы?

— С мороженым, — говорю я.

— О, а как насчет измельченных фисташек или сиропа?

— Звучит заманчиво.

— Когда я была маленькой, мой папа делал один фокус. Он очищал верхушку личи и одним движением вынимал мякоть, — со смехом рассказывает она, — притворялся, будто это его глаз. — Она качает головой.

— Приятное воспоминание? — спрашиваю я.

— На него иногда находило.

— Только редко, насколько я помню.

Молчание.

— Я не допущу, чтобы он сегодня испортил мне настроение, — весело говорит она. — Ведь это правильно, да?

— Правильно.

— Наверное, у меня улучшение.

Молчание.

— Верно? — настаивает она.

Не желая потакать ей, я отвечаю ей взглядом.

Она откашливается.

— Сегодня я сильная. Сегодня я приложу все силы к тому, чтобы стать тем самым человеком, которым мне надо было стать, когда я была подростком.

— Молодец, — хвалю я.

Она смотрит на меня, кажется, благодарная за похвалу.

— Боюсь, я становлюсь все более зависимой от вас, — говорит она дрожащим голосом.

— Всего три месяца, и ты уже зависима?

— Мне так кажется.

— Это имеет какое-то отношение к моему отъезду в следующем месяце?

Она кивает.

— Тогда нам придется потратить на это время, — говорю я, — и ты расскажешь мне, что ты чувствуешь. Как мой отъезд может инициировать твои предыдущие разлуки или утраты. Например, утрату твоей матери.

— Я пыталась на прошлом сеансе.

Я отлавливаю воспоминания о том, что она говорила, подумываю о том, чтобы заглянуть в записи, но вдруг в памяти всплывают ее слова: «Пожалуйста, не уезжайте, пожалуйста, останьтесь».

— Ты просила меня не уезжать, — мягко говорю я, — остаться.

— Знаю. Я выгляжу смешной.

— Я не согласен. Я думаю, ты была откровенна.

— И смешна.

— Может, немного пунитивна[22].

Она улыбается.

— А что, если провести отпуск здесь, в «Глендауне»? — шутит она.

— Сомневаюсь, что погода будет подходящей, — говорю я.

— Я слышала, здесь, в вашем буфете, готовят неплохую «Маргариту».

— Лайм меня никогда не прельщал.

— А «Манхэттен»?

— Или виски.

— А коктейль с личи? — Она подмигивает.

— Вот это я понимаю, — смеюсь я.

Она встает, и на этот раз между нами возникает игривая нежность. Дерзкий коротенький танец с коктейлями одновременно и приятный, и спонтанный, он отличает этот сеанс от предыдущего. Я отмечаю ее раскованность и собственное одобрение. Ее игра способна вдохновить любого психоаналитика, она подпитывает радость, когда мы начинаем падать духом, иногда чувствуя себя недооцененными. Когда в нас медленно, но упорно нарастает разочарование, накопленное за годы отдачи.

Клуб закрывается. Уродливый свет. Стулья со скрежетом выдвигают, переворачивают и ставят на зеркальные столики, освобождая место для команды, которая будет убирать весь этот грех. Элла чувствует мое беспокойство. Следы нашей ссоры из-за ее выступления не исчезли, ее предложение не приходить в «Электру», брошенное с раздражением и злостью в прошлом месяце, все еще сохраняет свой отзвук.

Джейн, сидящая на барном стуле, поворачивается к нам. Ее глаза покраснели и опухли, в них слезы. Сильви сидит рядом с ней и с озабоченным видом гладит ее по руке. Я вижу ссадины на красивых скулах рыжеволосой. Сизые синяки на ее коленке. Она вздрагивает, как напуганный заяц, когда мы подходим. Шон расставляет чистые стаканы на верхней полке барной стойки.

— Эй! — говорит Элла, кладя руку Джейн на плечо. Мы обе ощущаем резкий запах перегара в ее дыхании. — Что случилось?

Джейн смотрит в пол.

— Все в порядке, — говорит она, кивая. Ее волосы потускнели и обвисли.

— Ничего ты не в порядке, — шепчет Сильви. — Расскажи, что случилось.

Джейн бросает на нее сердитый взгляд.

— Сильви, прошу тебя.

— Ты продолжаешь защищать его? Зачем?

— Ты неважно выглядишь, — говорит Элла.

— Я же сказала, что все в порядке.

Элла придвигает барный стул и садится так, чтобы касаться Джейн коленями.

— Похоже, тебе не мешает выпить.

Джейн отодвигается от нее, изгибаясь и кладя руки на стойку.

— Тогда уж виски, — соглашается она.

— Два, — добавляет Сильви.

Я иду к Шону — в последнее время мы отдалились друг от друга — и обращаю внимание на то, что он избегает моего взгляда.

— Ей нужна порция виски, — говорю я и жду.

— Вот, бери бутылку, — говорит он, перегибаясь через стойку, намереваясь поцеловать меня.

«Чертов ублюдок, любитель поглазеть со стороны», — говорит Раннер.

Я подставляю щеку. Я не могу принять его ласки. У меня есть ужасное и взвешенное осознание того, что на самом деле я ему не нужна, что я ему безразлична. Совсем.

Когда я возвращаюсь, Джейн уже тычется коленями в колени Эллы и держит в дрожащих руках маленькую миску с водой. Сильви берет ватный шарик, окунает его в воду и промакивает макушку подруги — вата сразу же становится розовой от крови.

— У нас вышла ссора, — говорит Джейн. — Навид узнал, что это я познакомила Аннабелу с Виктором.

— С Виктором? — хором спрашиваем мы с Эллой.

— С русским, — раздраженно отвечает она. — Мы с ним встречались.

Сильви высушивает рану сухим тампоном, надолго прижимая его к макушке.