Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

— Иначе? Проклятье, Элла, я не верю своим ушам! Я же говорила тебе не лезть в это, я же говорила тебе, что не надо там работать! А теперь ты подвергаешь опасности всех нас, в том числе и Грейс. И только потому, что тебе захотелось побольше заработать. Черт побери, ты живешь так, будто не существует ни вчера, ни завтра! — кричу я.

Она оглядывается, словно проверяя, не остались ли следы Грейс.

— Знаю, — говорит она многозначительно, — ты права. Но мы можем что-то изменить, помочь этим девочкам. Защитить Грейс. Пожалуйста, Алекса, ты мне нужна.

Молчание.

— Ты до черта эгоистична, — говорю я, давая слабину.

Выражение на лице Эллы подавленное, и это рвет мне сердце.

«Господи, ну ты и вляпалась. Что нам делать?» — спрашивает Стая, почуяв мое настроение.

Меня на мгновение охватывает радость от того, что у меня в жизни есть любимое дело, фотография. Я знаю, что она помогает мне оставаться честной. Сосредоточенной. Здравомыслящей. Как и Элла, я могла бы рисковать, компрометировать себя, чтобы унять свою боль. Я могла бы лгать, обманывать, насильно заставлять людей делать то, что я хочу. Но в отличие от Эллы я сделала все возможное, чтобы не стучаться в опасные двери, считая, будто сексуальность послужит на пользу моей алчности.

«Дыши, — говорит Онир, — ты слишком сильно себя накрутила».

Вся дрожа, я пытаюсь не судить Эллу, но у меня это плохо получается. Я отворачиваюсь. Я злюсь по одной простой причине: я чувствую себя беспомощной, Элла игнорирует меня, ее отказ слушать меня и думать не только о себе вызывает у меня обиду. Мне же хочется вернуть ее к прежней жизни. Во мне теплится надежда на то, что она станет использовать свое тело по-другому — не ожидая чьего-то разрешения — и найдет себе надежное место в мире.

Элла хватает с кровати щетку, вырывает один из пластмассовых зубьев.

— Ты должна знать и еще кое-что, — говорит она. Ее нога дергается, как пойманный заяц. — Некоторые девочки из того дома младше Грейс. Им, наверное, девять или десять.

Я вдруг представляю Пой-Пой. В голубых шортиках с кружевной отделкой. С голыми ногами, покрытыми гусиной кожей от холода.

«Я не глупая, и не называй меня Бритни».

У меня кружится голова. Во рту появляется металлический привкус. Надо было предвидеть, что это случится, думаю я. Это я глупая, а не она.

* * *

Вечер. Я в ошеломленном спокойствии брожу по окрестностям. Мои подмышки промокли от пота, сознание настойчиво требует реорганизации, чтобы смириться с нашей ужасной ситуацией и сосредоточиться на ней. Я пинаю колесо какой-то машины, отчасти надеясь, что заорет сигнализация. Ничего не происходит. В голове звучат слова Эллы: «Но мы можем что-то изменить… Пожалуйста, Алекса, ты мне нужна».

Все это происходит на самом деле, говорю я себе, переходя улицу к воротам, к плотной живой изгороди, где отдыхает одинокий дрозд. Я останавливаюсь на достаточном расстоянии, чтобы не спугнуть птицу.

— Ты сегодня принес с собой душу моей мамы? — спрашиваю я.

Дрозд смотрит на меня. Его бархатистый клюв и круглый глаз неподвижны.

— Если принес, — говорю я, — то передай ей, что со мной все в порядке. Мы со Стаей будем осторожны. Обещаю.

Тишину улицы вдруг разрушает нежная песнь. Мелодия черного дрозда безупречна, она ласкает мне слух и наполняет меня спокойствием. Он, как эксгибиционист, поднимает крыло, балансируя на тонюсенькой веточке.

В детстве я чувствовала себя очень неуютно, когда меня видели. Под «видели» я подразумевала то, что мне приходилось общаться с другими и иногда делать то, что я делать не хотела. Люди чего-то ждали от меня, а я не могла или не хотела соответствовать их ожиданиям. Когда совершалась ошибка или когда произносились неправильные слова, во мне спиралью раскручивалось отвратительное чувство неловкости. Иногда это означало, что меня считают забавной или желанной, и мне приходилось терпеть неуместные прикосновения. Такие моменты были худшими последствиями того, что меня видят. Я пыталась стать невидимой, прокрадывалась в уголок, говорила тихим голосом. Истина о том, кто я есть и что я чувствую, благополучно маскировалась и оберегалась всеми личностями, что прятались внутри.

Вспышка.

— Давай поиграем в прятки, — говорит моя мама, излишне жестко сжимая мою руку.

— Я прячусь первой, — настаивает она, в ее глазах отражается легкое безумие.

Я слышу, как наверху отец хлопает дверью. Мы обе вздрагиваем.

Мама улыбается.

— Считай до двадцати, потом иди меня искать, — шепчет она.

Вспышка.

Я закрываю ладонями глаза.

— …восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Я иду искать! — кричу я.

Я ищу за шторами в столовой, под вешалкой для пальто, под кухонным столом, на террасе, за диваном…

— Нашла! — кричу я.

Мама целует меня в щеку.

— Умница, — говорит она, не сводя взгляда с двери. — Теперь твоя очередь, только спрячься, чтобы подольше. Послушай, у меня для тебя есть «Цыпленок Цыпа». Почитай. А теперь прячься. Только не выходи, пока я не найду тебя. Договорились?

— Договорились, — соглашаюсь я. Где-то внутри у меня возникает чувство неловкости.

Тик-так.

Тик-так.

Когда мама вернулась, я спала на дне своего шкафа. Я видела ее попытки спрятать фиолетовый синяк на щеке. Ее разбитая щека кровоточила.

— Вот ты где, — сказала она, силясь улыбнуться. — Умница.

Вспышка.

* * *

Думаю, требуется много времени, чтобы стать по-настоящему видимой в присутствии других. Полагаю, это одна из причин, почему я направила фокус наружу — когда я стала наблюдателем, мой фотоаппарат превратился в отвлекающий элемент, который позволял людям видеть что угодно, только не меня. Я оставалась невидимой, однако ухитрялась видеть все. Раньше я обретала безопасность в том, что была невидимой, сейчас я же понимаю, что это дорого обошлось мне — ведь если ты без голоса или невидим, ты становишься легкой добычей.

Я жду своей очереди к гребаному тренажеру. На моей груди, как мишень, выделяется пятно холодного пота. Мое сердце стучит в ритме барабана ашико. Вокруг меня разгоряченные тела усиленно наращивают мышцы, растягиваются, укрепляются и напрягаются — на их лицах написана решимость. Сегодня моя энергетика чувствует себя хорошо. По моим ногам и рукам разливается благодатная боль после поднятия тяжестей и долгой пробежки. Я стою в ожидании, и мои мышцы медленно остывают.