Смятение - Элизабет Говард

– Мама, мне пора. Я вправду не должна опоздать на паром.

– Я ей на станции отдам, Сесили.

– Так я же с вами иду. Только туфли переодену.

– Мы должны ехать, – закричала Зоуи. – Времени переодевать туфли нет!

Так что в конце концов мать осталась, и Зоуи поцеловала смиренное напудренное лицо.

– Придется мне, как в кино говорят, жать по полной, – заметила Мод, неспешно выводя «остин» из пристройки. – Наверное, вам лучше взять деньги из моего кошелька. Сесили никогда не простит мне, если я их вам не отдам.

– Да не нужны они мне, понимаете.

– Положим, я понимаю, что не нужны, милая моя. Однако мы не должны ее расстраивать – сердце у нее малость хворое, понимаете.

– Почему она раньше не сказала, что собиралась поехать?

– Думаю, это ей вдруг в голову взбрело. Ей всегда жутко не по себе, когда вы уезжаете, понимаете. После, как я вернусь, все с ней будет в порядке. Мы с ней выпьем по чашечке прелестного какао с молоком на угощенье, разыграем сцену не хуже, чем в «Пеготти»[36], пройдемся по всем событиям вашего приезда, а потом я уговорю ее немного отдохнуть – очень уж волнующими для нее были последние несколько дней. Она так гордится вами, понимаете.

* * *

В поезде, практически пустом, и на пароме, всего наполовину заполненном, ей вспоминались эти слова, она снова и снова прокручивала их в уме. Поначалу думала, какой же груз спадет с нее, стоит только на поезд сесть, оставив свое посещение позади, но на смену скуке и раздражению теперь пришло одно лишь ощущение вины, когда она мысленно перебирала все способы, какими могла бы доставить своей матери больше удовольствия, быть добрее, ласковее, терпеливее. Отчего же, несмотря на все эти годы, когда она почувствовала, что выросла из испорченной и самовлюбленной девчонки и стала основательно взрослой женой и матерью, ответственным членом большого семейства, стоило ей побыть хоть несколько минут со своей матерью, как она возвращалась к себе самой прежней, особе, в общении не привлекательной? Это ведь ее поведение, в конце концов, делало мать такой робкой и примирительной, толкало на все то, что она, Зоуи, находила самым неприемлемым. Ожидая в пустом купе отправления поезда на Лондон, она вдруг подумала: «Представь, Джули, когда станет взрослой, будет чувствовать то же ко мне?» От такой мысли на глаза навернулись слезы. Она раскрыла «Анну Каренину», но уже дошла до места, где Анна видится с сыном после того, как тот тайком съел персик, и решает взять его с собой в Москву. Она уже знала, что Анне не будет позволено иметь и Вронского, и своего сына, и от одной только мысли о подобном выборе глаза вновь наполнились слезами, и одна из них упала на книгу. Она поискала и нашла в сумочке платок. Поезд начал движение, в этот момент распахнулась дверь вагона и вошел военный, офицер. Он выбрал себе место напротив, наискосок от нее, закинул маленький, но очень аккуратный вещмешок с именной биркой на багажную полку. Теперь вот даже доплакать в одиночестве не удастся, подумала она. Секунду спустя офицер достал пачку сигарет и одну предложил ей.

– Я не курю.

– Не станете возражать, если я закурю?

Она покачала головой:

– Вовсе нет.

– Вас послушать, так к вам словно простуда подступает, – сказал он с той сочувственной фамильярностью, которая смутила ее. Впрочем, он был американцем, она поняла это – не только по выговору, но и по его форме, которая была куда более приятным – бледновато-зеленым – аналогом английского хаки.

– Вовсе нет. Просто прочла в книге довольно печальный кусок, вот и все. – Такое оправдание, казавшееся вполне подобающим, высказанное, оказалось совсем не таким.

– В самом деле?

– Нет, в общем-то.

– Наверное, вы прочли то, что напомнило вам что-то из вашей собственной жизни, и это подействовало.

Она глянула поверх платка и увидела, что он пристально смотрит на нее. У него были очень темные, почти черные глаза. Он прикурил сигарету от большой, довольно потертой металлической зажигалки. Потом произнес:

– Вы видите себя русской героиней? Анной?

– Откуда вы знаете…

– Я до того хорошо образован, что умею читать буквы перевернутыми.

Уверенности, что незнакомец над ней не смеется, не было, и она быстро спросила:

– Вы читали роман?

– Очень давно. Когда в колледже учился. Помню достаточно, чтобы предупредить вас: Анну ждет печальный конец.

– Я это знаю. Я его уже читала.

– В самом деле? И на что похоже чтение романа, когда наперед знаешь, что произойдет?

– Когда знаешь сюжет, начинаешь замечать кое-что другое.

Короткое молчание. Потом он заговорил:

– Меня зовут Джек, Джек Гринфельдт. Я все думаю, не согласились бы вы пообедать со мной, когда мы прибудем в Лондон?

– Боюсь, у меня уже есть с кем пообедать.

– С мужем?

– О нет. С другом. – Она глянула на свое обручальное кольцо. Подумала: задает много вопросов, но это, видимо, потому, что он американец, – прежде ей ни один не попадался. Если можно ему, можно и мне.

– Вы женаты?

– Был… Я разведен. Сколько у вас детей?

– Откуда вы знаете, что они у меня есть?

– Понимаете, вы уж меня простите, но я вижу, что вам больше восемнадцати и вы не носите форму: есть вероятность, что у вас дети. Само собой, вы могли бы быть еще и очень высокопоставленной или редкого типа госслужащей, как вы их здесь у себя зовете, но мне вы как-то особой такого рода не видитесь.

– У меня один ребенок, дочка.

– Покажите мне ее карточку.

Ей показалось странным, что ему понадобилось увидеть карточку ребенка совершенной незнакомки, но отчего бы и нет? Она вынула из сумочки кожаную раскладную книжечку с двумя своими любимыми фотографиями: Джульетта, стоящая на подставке во внутреннем дворике с садовой шляпой Дюши на голове (девочка обожала шляпы), и Джульетта, сидящая в густой траве рядом с теннисным кортом в самом лучшем своем летнем белом муслиновом платье. На первом фото она смеется, на втором выглядит очень серьезной.

Он довольно долго внимательно рассматривал карточки. Потом, закрыв книжечку и возвращая ее, сказал:

– Она очень похожа на вас. Я признателен вам за то, что вы мне показали. Где она?

– В деревне.

– Вы не живете в Лондоне? – Огорчение его было очевидно. От этого она почувствовала себя добрее и старше.

– Нет. Не возражаете, если я спрошу вас кое о чем?

– Не считаю себя вправе возражать. Что вы хотите узнать?