Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

я буду и будет еще человек, и вы пойдете с нами. Ну естественно, познакомились. Вот, значит, он присылает мне, красивые были письма, но все их читали. Присылает фотографию: «О короткой, но запечатлевшейся берлинской встрече». Это все-таки 1945 год. И я храню эту фотографию до сих пор. Вот такие маленькие эпизоды бывают в жизни.

И. Это он вам прислал открытку?

Р. Да, это уже просто по полевой почте. Мы переписывались долго, конечно, а потом переписка прекратилась. Почему я говорю, что язык нужно знать обязательно. Во-первых, обогащается культура человека, это общение друг с другом, очень приятно. Остается память на всю жизнь.

И. Людмила Александровна, вы, получается, после нашей комендатуры оказались в администрации?

Р. Нет, это, знаете же, оперативный сектор. Я же не должна была никому объяснять, что это оперативный сектор, но это скорей администрации.

И. Военной администрации?

Р. Военной администрации.

И. Когда вы переводили допрашиваемых людей, были ли там, кроме солдат, надзиратели или те, кто был связан в том числе и с Равенсбрюком?

Р. Были. Вы знаете, я вам расскажу один просто случай. Нам доложили, что возвратилась надзирательница из Равенсбрюка. Звали ее в лагере «полтора Ивана», потому что она была огромного роста. И вот если ей что-то не понравится, она этой плеткой своей пятого человека доставала. Ее боялись и ненавидели, конечно. И нам доложили, что она пришла. Вы знаете, пришли мы ночью за ней. Ну, высказала я все, чтобы она собиралась, и вот представьте себе эту картину. Это душераздирающий плач родителей и вы знаете, несмотря на все то, что она натворила, просто слезы наворачивались.

И. Сколько же ей лет было примерно?

Р. Нам сложно определять, брали их они, проходили специальную эсэсовскую школу, где-то двадцать, двадцать два.

И. То есть она где-то скрывалась?

Р. Первое время, когда шли этим «маршем смерти», они шли и боялись возвращаться. Спустя какое-то время она вернулась.

И. И тут же как-то ее узнали.

Р. А тут же, конечно, осведомители были.

И. И о чем они на допросах говорили, они как-то объясняли?

Р. Допросы были короткими с такими людьми. Достаточно было то, что они натворили.

И. А вот высшее руководство, комендант, таких допросов не проводилось?

Р. Нет.

И. А в лагере, в Нойбранденбурге, вы помните человека, который им управлял?

Р. Нет, нет. Я же вам говорю, что люди были в какой-то степени просто отупленные все. Человеческий разум не может постичь, как можно до этого звериного акта дойти, чтобы заниматься уничтожением людей. Ведь почему селекции были? Им нужна была только трудовая личность, если можно так личностью назвать. Они нас в животных превращали, в самых настоящих. Вот кто мог работать руками, значит, работал. Нет, не просто же брали любого и в крематорий отправляли, а уже измученных, голодных, уже не людей.

И. Людмила Александровна, вы упоминали о детях, которых уже потом взяли некоторые узницы, усыновили, удочерили. В лагере вообще детей много было, в Нойбранденбурге?

Р. Нет, в Нойбранденбурге была, можно сказать, только рабочая сила. Да, в Равенсбрюке они были, а в такие филиалы направляли только для работ на том же заводе, ведь для этого лагерь там существовал.

И. Вы помните, как они в Равенсбрюке находились? Собственно, какое-то впечатление о детях там у вас осталось?

Р. Они были в отдельном блоке. А потом я должна вам сказать, этот месяц, который я там находилась, еще нужно было осознать это все. Это заниматься фактически, кто мог выжить, перенести весь этот ужас? И чем бы это дальше закончилось, трудно сказать. То есть все равно все были бы уничтожены, если бы это продолжалось дальше. Потому что долголетия там не могло быть. Люди не жили там, это жизнь в аду и в проклятии, хотя чем заслужили эти люди, непонятно.

И. Людмила Александровна, что вас поддерживало, кроме того, что вы общались с мадам Жоли, и того, что она вам помогала? Что вас спасло? Надежда на что-то? Что вас держало?

Р. Это сложно сказать. Это сколько я могла вообще выдержать, потому что о какой надежде могла быть речь.

И. Об освобождении.

Р. Об освобождении даже… ну мечтали, но это же пустые мечты были. Мы же видели, что рано или поздно находящиеся там все погибнут, просто дополнение было постоянно, пополнение. Одних сжигали, других привозили. Это не обязательно, что их привозили, что они там что-то такое натворили. Как бы был график. Вот столько-то положено туда людей, такое впечатление.

И. А уже после освобождения вы сталкивались ли с информацией, что была газовая камера в Равенсбрюке?

Р. Об этом мы знали.

И. Знали, будучи там?

Р. Знали, будучи там. Рядом с крематорием и газовая камера, а крематорий работал постоянно. А там нечего было узнавать, он был на виду.

И. А газовая камера, ее тоже кто-то видел?

Р. Не дай Бог, если кто-то ее видел то…

И. И всех тех, кто в Нойбранденбурге оставался больным, отправляли только в Равенсбрюк?

Р. Только в Равенсбрюк.

И. И вы после освобождения в Равенсбрюк не вернулись. Когда вы в следующий раз оказались в нем?

Р. Во-первых, я должна сказать, что так как я работала в военной организации, то я невыездная была, невыездные все были почти. Даже в 1984 году, когда Маресьев устроил здесь впервые приезд узниц, я должна была в Доме союзов на заседании быть, и я должна была в первую очередь руководству доложить. А те мне сказали: «А чем вы докажете, что вы были в концлагере?»

И. Руководство?

Р. Да. Вы знаете, когда я приехала, ну, это уже отдельная тема, я говорю: «Я не буду доказывать. Я просто вам сказала, у вас записано, что я была в концлагере». И кстати, командующий, я же говорю, предоставили какую квартиру шикарную, каждый год, зная, что я прошла, меня отправляли на лечение. И когда он, значит, мне задал вопрос этот, я говорю: «Загляните в мое личное дело». И на этом разговор у нас закончился. Через несколько дней раздается звонок. Слышу, значит, голос из политуправления: «Людмила Александровна, сейчас берите любую машину, мы согласовали с Маресьевым, и приезжайте в Дом союзов на заседание». Огромный такой колонный зал был, там вот я и познакомилась с Ниной Павловной.

Вы знаете, это точно так же, аналогично был такой же вопрос, когда я вернулась и было командировочное предписание на руках, удостоверение все-таки за подписью такого лица, как генерал-майор, руководитель сектора, и, однако, в органах надо было разрешение получить, не было паспорта, а он меня спрашивает: «Чем вы можете доказать все это?» Я говорю: «Вы знаете, я ваш коллега. Поднимите мое дело, которое пришло вместе со мной». Он действительно вызвал