Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

И. И получается, что тогда в канцелярию или еще куда-то назначались те, кто опять же с языком немецким?

Р. Нет, а куда там было назначаться. Работать – мы работали все одинаково.

И. Ну там, например, где регистрировались заключенные.

Р. Это нас уже не касалось, как они там регистрировали. Может быть, списки, которые присылали, а мы уже этого не касались. Нас уже на месте регистрировали. Регистрировали, ну, просто выдавали нам после этого душа, выдавали эту арестантскую форму и эти номера, и треугольники.

И. Вы упоминали о том, что опыты проводились в основном на польских заключенных?

Р. Да.

И. И на советских тоже?

Р. Вы знаете, пожалуй, нет.

И. То есть вам не встречались?

Р. Я же говорю, бывают люди, я даже не знаю, откуда они, сейчас, когда Урбан приглашал. Она, допустим, рассказывает такую байку. Это я считаю байка самая настоящая. Что ей было четыре годика примерно, и у нее брали кровь, а для чего брали, рядом лежал генерал в погонах, и из ее руки ему переливали. Ну, вы знаете, это такая сказка. Она в четыре года знала, что это генерал лежит. Не знаю, просто мне кажется медицинский метод, можно такой рассказать.

И. В ревире, лагерной больнице, там тоже в основном, кто работал, помогали? Врачи были немцы.

Р. Нет, заключенные в основном.

И. Заключенные-врачи. А по национальности – поляки или другие?

Р. Может быть, и поляки, вы знаете, я старалась туда не заглядывать.

Бывает вот такой случай. Вот едем, на пятидесятилетие кажется, едем в поезде, и сидит рядом со мной женщина. Фамилия Данилова, она есть у меня на фотографии. И разговариваем, кто откуда. Я ей сказала, что я из Сталино. Она говорит, я тоже. Оттуда я почти не встречала из Донецка. Я говорю: «Учились где-то»? Она: «Да, я заканчивала мединститут». Я говорю: «А из Савранских вы кого-нибудь знали»? Она говорит: «Конечно, Мишу я знала». То есть моего брата. Он из очень бедной семьи. Ну, я, конечно, начала расспрашивать. Прошло столько лет, полвека прошло, рядом сидеть с человеком, который знает твоего брата. Мир настолько тесен.

И. То есть вы находились в лагере, и ревир – это было место, где в основном убивали, и то есть в лагерную больницу лучше не попадать.

Р. Там-то не убивали.

И. Не лечили и, естественно, отправляли как ослабших людей.

Р. Нет, но были, конечно, и надзирательницы, и если они видели, что собой представляет тот или иной человек, то, конечно, о нем докладывали. Врачи тут ничего не могли сделать. Иногда они под всякими другими, бывали такие случаи, насколько я слышала, что они всячески старались выписать.

И. А фамилия такой француженки, как Морель[765], вам ничего не говорит?

Р. Нет. Фамилии вообще там…

И. Может быть, после сталкивались с ней?

Р. Нет.

И. Если вернуться к периоду, когда прошел этот митинг, когда Вы его переводили, там вам предложили, сказав, вы будете переводчицей, вы нас устраиваете, и вы согласились, не раздумывая? Или сомневались?

Р. Нет, я не сомневалась. Во-первых, мы еще были патриотами, и я считала своим долгом остаться и помочь. То есть это святой долг был. Ведь всех, кого освобождали, кто был «остарбайтер», кто из концлагеря, помещали в лагерь для отправки на родину. Это был проверочный пункт.

И. Фильтрационный.

Р. Фильтрационный пункт. Но так как я работала в оперативном секторе, то я просто поехала вместе с сотрудниками нашими, и мне просто выдали справку, что я прошла фильтрационный пункт. Предоставление по месту жительства. А со мной еще поехала одна из Марий и говорит: «Куда ты поедешь, приезжай к нам». И написала Запорожье как место пребывания. А так у меня этого нигде не требовали.

И. Это в каком году проходила эта проверка?

Р. В 1945-м.

И. Прямо сразу, в тот момент?

Р. Прямо сразу. Просто для приезда на родину.

И. Но на родину вы не вернулись, а остались там.

Р. Осталась, но все равно мне нужно это, что я прошла этот фильтрационный пункт.

И. И как выглядел этот фильтрационный пункт? О чем вас спрашивали?

Р. Ничего не спрашивали. Раз человек работал в таком месте.

И. Без вопросов.

Р. Безо всяких вопросов. Просто выдали ему, кто со мной поехал, и он передал мне этот документ.

И. И когда вы уже в 1947 году возвращались в Москву, то вы не пользовались этим документом уже?

Р. Это у меня уже никто и не спрашивал. Достаточно того было, что я знала, а если бы не знала, то, возможно, все имело другой характер, а так как я знала, что мое дело пошло сюда вместе со мной, поэтому все спокойно было. Нигде задержки с выдачей документов у меня не было.

И. А в принципе, потом уже в Советском Союзе были такие люди, которые встречались вам в органах, допустим, когда вы шли устраиваться переводчицей, он вам сказал, что…

Р. Да, ну там же оперативные работники. Я, вы знаете, 12 лет здесь в Москве, штаб Московского военного округа, 12 лет проработала, он же мне сказал по месту работы сдать документы на выезд, и я этот район хорошо знала, так 12 лет уже работала, но на меня это так подействовало. В московском военкомате мне определили город, определили ставку, и только надо было ему сдать эти документы. А он мне отвечает: «Почему вы думаете, что нам нужен переводчик?» Я ему ответила: «Вам он, естественно, не нужен». Вышла оттуда и не знала, где троллейбусная остановка… А были такие хорошие друзья… Николай Иванович, Балашов Борис Александрович из ЦК КПСС… прекрасные два человека… созвонившись, договорились встретиться… Вы знаете, эти два человека, совершенно можно сказать посторонние, но прекрасные люди, они как-то были подавлены.

И. Когда вы выезжали в Германию?

Р. Когда я хотела поехать работать в качестве переводчицы.

И. Это уже какой год был?

Р. Шестидесятые.

И. То есть вы вернулись в Москву, здесь работали…

Р. Здесь работала, вышла замуж, потом это случилось с мужем, и мне материально было очень тяжело, но я еще училась. После работы еще на вечернем училась. И, получив уже диплом, я обратилась в московский военкомат с просьбой разрешить мне поехать, то есть отправить меня переводчицей работать в нашу часть. А сестра уже взяла дочь к себе, потому что сказала: тебе очень материально тяжело, поезжай. Вот такой удар…

И. И все-таки вас не выпустили?

Р. Нет. Вы знаете, в этих органах, я, может, не должна об этом говорить, бывают разные люди. Даже вы вот спрашиваете меня, как велся допрос. Входит, допустим, интеллигентнейший человек. Сначала с ним могли по-человечески разговаривать, но тут начинался крик: «Если ты не скажешь, ты будешь