Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

отозвался товарищ и встревоженно посмотрел на приближавшуюся девушку.

– Осип, тэбэ Мыкола клычет, – обратилась к казаку, подойдя ближе, Марфа.

Момуль обернулся, приняв серьезный вид.

Не очень ему понравилось, что женщина передает ему наказ его командира, но, справившись с негодованием и махнув в ответ головой, не стал расспрашивать, по какой причине. Если сотник требует, значит, важно. «А то, шо дивчина со мной балакает, так нехай, время такое», – подумал он. Ускоряя шаг и слегка сгибая ноги в коленях, по-кошачьи, Осип направился к Билому. Тот уже стоял в тени смотровой башти, облокотившись на стойку. Легкое головокружение и слабость в теле еще присутствовали, но Билый мог уже понемногу ходить, и ясность мысли постепенно возвращалась к нему.

– Живой, батько? – подойдя к Миколе, спросил Осип.

– Да какой я тебе батько? – огрызнулся сотник.

– Батько и есть! – Осип развел руки в стороны.

– Да шо ты все заладил «батько, батько»?! Батько в станице сидит, далече глядит, все бачит, да не все говорит, – ответил скороговоркой Билый, немного осерчав.

– Та як же ж! Ты в походе за главного, почитай, атаман походный. Значит, батько, – не унимался Осип. Микола выдохнул, поняв, что казака не переспорить.

– Спаси Христос за доверие, односум, – с легким прищуром в глазах отозвался Билый. Осип сразу заулыбался.

– А ты знаешь, господин сотник, откель пошло это слово – односум? – хитро спросил Момуль.

– Кто ж не знает? Слыхивал от стариков, – произнес в ответ сотник.

Словно не слыша его ответа, Осип продолжил:

– Слово то доброе, старинное. Еще от пращуров наших, шо на Сечи гулевали, идет. – Тут Момуль цокнул языком, блеснув своими ровными, белыми как снег зубами и, слегка сдвинув папаху на затылок, с удовольствием, присущим любому рассказчику, продолжил: – Предание от прадедов наших дошло. Мол, товарищества черноморских казаков, переселившихся с Сечи, разделялись по сумам. Так же, как и предков наших запорожцев – по казанам, суть котлам. Слово то татарское. Шо котел, шо казан.

Котел составляли до тридцати казаков. То шо в походе добывали, в общую суму складывали, где и хранили свои запасы да ясырь. Вот оттель и пошло – односум. С одной сумы, стало быть.

Довольный собой, Момуль разгладил усы и с улыбкой посмотрел на своего командира.

«Добрэ, – подумал Микола, глядя в отсвечивающие задором глаза станишника. – Раз уж Осип не смурной, значит, дело справили. Показали черкесу его место. Теперь вовсе не сунутся».

– Осип, я шо-то черкесенка не вижу, который в меня пульнул. Я же говорил, чтобы его не трогали, – перешел на серьезный тон Билый.

– Як балакал, так и сробили! – с нотками недовольства ответил Момуль. – Я этого грэцика в яму посадил. В ту, шо черкесы для хранения зерна пользуют. Там неглубоко, но вылезти не сможет. Тай ты и сам побачь.

– Проводи. Побалакать с ним трэба, – уверенно сказал Билый. И, немного помедлив, добавил: – Тебе не показалось его лицо знакомым?

– Кто?! – изумился казак и в сердцах воскликнул: – Та хай ему грэць. Уси вони на одно мурло, бисовы диты.

– Ты не прав, односум.

– Не прав? – Казак свел брови.

– Нет, Осип, сомнения у меня есть, – не согласился в очередной раз сотник. – Показались в его лице мне какие-то знакомые черты. Я мельком видел человека, но в сознании отпечаталось. Веди, побачим. Что зря судачить.

Билый оттолкнулся рукой от стойки. Снова боль пронзила спину и отдалась в руку. Но уже терпимо. Сознание колыхнулось, свет померк, но в теле осталось. Микола лишь слегка качнулся. Момуль хотел было подставить руку, но Билый резко отстранился.

– Батько?

– Сам!

Усилием воли сделал еще шаг и далее зашагал ровно, положив раненую руку на рукоять кинжала. С майдана, где биваком расположились станичники, раздавался негромкий смех. «Хороший знак, – подумал сотник, – добрый!»

Заметив своего командира, казаки притихли, но, чтобы разрядить обстановку, Билый махнул рукой, мол, отдыхайте.

– Так шо ж дальше було? – донеслось до слуха Миколы. Один из казаков рассказывал какую-то историю, но, смущенный появлением сотника, осекся. Теперь же станичники ждали с нетерпением продолжения.

– Так я ж и балакаю, – продолжил рассказчик. – Жинка прыйшла пизно и каже, шо ночувала у подружкы. А я-то знаю, шо вона брэшэ, а сказаты нэ можу, бо сам у той подружкы ночував. Так шо ж, про мэнэ: чи так-то й так, чи гаразд, то й добрэ – хиба мэни шо? А воно бачишь як?!

Дружный хохот казаков пронесся по аулу и, оттолкнувшись о скалу, эхом возвратился обратно.

– Слухай, шабер, – обратился к говорившему казак лет тридцати пяти, – а як та чорноморска былина, шо старики у нас в станице балакают. Помятаешь, чи ни?

– А як же ж! То добрая легенда. Слухайте, станишные, тай запамятайте, – ответил казак с длинной с проседью бородой, которую носили все староверы. На вид ему было около пятидесяти лет. Лицо, испещренное морщинами, загорелое до черноты. Но в глазах ребячий задор и отвага. Воин, видавший многое на своем веку. Про таких говорили «вин тильки Бога лякается».

– Про часи, коли козаки ще не були гніздюками. Обмельчавшие потомки знаменитых предков – це про нас, – начал казак. – Заправди то було, али ни, то не ведаю. Тильки легенду ту слыхал я от дида Трохима нашего. Вин о том в каком-то умном журнале читав. «Кавказ» назывется. А в журнале том легенду москаль один записал. Вин в станице Пластуновской, шо от нас не так далече буде, гостил, стало быть. Там ему дид старый, ще с сечи-веков родом, ту легенду и поведал. И зовется та легенда чорноморской. Так вот. Ну, стало быть, слухайте дальше, станишные. – Казак хитро посмотрел на односумов и заговорил вдруг заученно:

– Доехав до черноморской станицы, войдя в хату и отдохнувши немножко, я стал оглядывать присутствующих: пригожая хохлушечка с удивлением на меня посматривала, двое ребятишек взбирались на печку, крича «москаль прийшов, москаль прийшов!», и наконец, на печке седой старик, ни на что не обращавший внимания, спокойно курил трубочку. В то время как я хотел завести разговор с бывшими в хате, вошел хозяин, вежливо и по-приятельски разговаривая с моим провожатым казаком-черноморцем, от которого я узнал, что он с его дозволения поставил лошадей под навес и задал им сена… мы с ним очень дружелюбно поздоровались. Сперва шли взаимные расспросы; мой казак рассказывал историю претерпленных нами бедствий, потом незначащие разговоры, из которых я узнал, что хозяин мой зовется Панхвилом Горлыком, что у него есть старый отец и что они, распытавшись с моим проводником, оказались дальними родственниками, хотя никогда и не видали друг друга; наконец, переговоривши обо всем,