Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

соседей заставляли мальчиков народов Кавказа взрослеть и физически, и духом намного раньше, чем их сверстники, скажем, в той же Москве.

Момуль, зная повадки горцев, будь то малец или же взрослый, решил не испытывать судьбу и на всякий случай связал ремнем руки мальчишке за спиной. В этот момент вспомнил Осип, как они с Иваном Мищником стреляли по черкесам с укрытия, возле которого находились ямы с зерном. «Вот туда-то я тебя и посажу, бисова душа», – подумал Осип, взвалив брыкающегося черкесенка на плечо и идя в направлении зерновых ям. Открыв крышку одной из ближних ям, он посмотрел внутрь. Яма была наполовину пуста. Расстояния от уровня зерна до лаза было около полутора метров. Этого было достаточно, чтобы десятилетний мальчик, даже будучи хорошо развит физически, не смог бы без посторонней помощи дотянуться до края лаза. Осип опустил мальчишку на зерно и для верности прикрыл яму крышкой, сделанной из толстых досок.

К ней и вел сейчас сотника Билого Осип Момуль.

– Что думаешь делать с мальцом, батько?

Сотник не ответил, но поджал губы, явно что-то задумав. Теребил пыльный ус.

Подойдя к яме, Микола с Осипом остановились. Прислушались. Из ямы доносилось тихое пение. Слов нельзя было разобрать, но мелодия, которую напевал мальчишка, показалась казакам знакомой. Микола с Осипом переглянулись. Осип пожал недоуменно плечами, а Билый дал знак поднять крышку и открыть яму.

Момуль без особого напряжения поддел руками доски, и, тяжело грохнув о землю, крышка отлетела в сторону. От неожиданности черкесенок вздрогнул и уставил свой пронизывающий, холодный взгляд на казаков.

Билый пристально взглянул на мальчишку. «Определенно черты его лица мне знакомы. Где-то я уже видел этого бесенка», – подумал сотник.

Много общего было в воспитании детей мужского пола у казаков и у горцев. Но были, разумеется, и отличия.

Черкесский юноша становился совершеннолетним в пятнадцать лет, в отличие от парубков казачьих, совершеннолетие которых наступало с восемнадцати годков. В этом возрасте казак уходил на службу. Прослужив пять-шесть лет, он возвращался в станицу и обычно обзаводился семьей. В день совершеннолетия черкесским юношам по традиции родственники дарят множество подарков, но самым значимым, так же как и у казаков, является папаха. Папаха – главный атрибут одежды кавказских мужчин, символ его чести и достоинства. Когда юноша надевает папаху, это означает, что он стал зрелым и отвечает за свои поступки. Уважающий себя мужчина всегда появляется на людях в папахе. Снимать ее не принято даже в помещении. Невероятное оскорбление для чеченца, если кто-то собьет его папаху. Никто не имеет права прикасаться к ней. Только в единственном случае снимают головной убор, когда просят пощадить от кровной мести. В отличие от черкесов, казачата носят папаху с момента посажения на коня. Тем самым с малых лет учась значимости этого головного убора. Обычаи и традиции – это многовековой опыт общества, сокровище древних предков, которое ревностно чтут все народы Северного Кавказа.

Был у черкесов еще один своеобразный ритуал представления ребенка родственникам и знакомым. Обрядом Бешикке Салгъан (укладывание в колыбель) малыша официально вводили в семью. Это очень важный день для ребенка, его семьи, друзей и знакомых. На обряд приглашают самых старших женщин рода, они контролируют весь процесс. Родители самого ребенка в ритуале не участвуют, чтобы не обидеть недоверием старших. Обряд по традиции проходит в доме свекрови. Она в знак уважения предлагает матери невестки перепеленать ребенка, та же, в свою очередь, тоже в знак уважения отказывается в ее пользу. Ребенка укладывают в колыбель на подушки, шитые золотом, и туго пеленают, затем убаюкивают колыбельными песнями. В это время в доме идут приготовления к празднику.

Слушая заунывный напев черкесского мальчишки, Микола улавливал в его нотках знакомые с детства звуки. Но полностью понять мотив Билый не мог, как ни старался.

– Осип, ты же по-черкесски балакаешь. Спытай этого юнца, кто он и зачем стрелял в Марфу, – обратился сотник к казаку.

Осип спрыгнул в яму к мальчишке, приподнял его на своих могучих руках и усадил на край лаза. Черкесенок, озираясь, подобно дикому котенку, засучил ногами, пытаясь толкнуть Момуля.

– Гяур! – со злостью во взгляде выпалил мальчишка в лицо Осипу.

Тот, больше для острастки, прикрыл мальчишке рот и с легкой улыбкой на губах, пригрозив указательным пальцем другой руки, произнес по-черкесски:

– Ia меллаша!

Мальчишка, видимо, осознав, что зла ему не желают, утвердительно махнул головой. Осип убрал руку и снова улыбнулся:

– Якши.

Поговорив с мальчишкой, Осип перевел суть разговора Билому:

– Зовут его Азнор. Хлопец этот балакает, шо вин сын местного джигита. Вроде как не родной. Я его спросил о том, почему в Марфу стрельнул. Вин, бисова душа, балакает, шо отец ему наказал за Марфой приглядывать, когда мы в аул нагрянули. Марфу на рынке невольничьем в Туречине продать хотели. Вот отец и сказал ему, мол, если гяуры придут, то, шоб им не досталась, убей казачку. Тот и стрельнул. Не рассчитал, конечно, хотя и прицельно метил.

– Это все? – спросил Билый.

– Вроде все. Хотя, господин сотник, сдается мне, шо это не черкесский хлопец. Да и сам вин балакае, шо отец, джигит тот, стало быть, не родной ему батько, – подтвердил сомнения Билого Осип.

– Вот и я смотрю, что на черкеса малой не дюже похож. Глянь на его волосы с рыжиной. Глаза, нос… – в голове сотника мысли складывались в единую мозаику. – Не родной отец, говорит. Помятаешь, Осип, лет эдак пяток тому, когда мы в поход ходили, черкесы набег на станицу сделали. Тогда у Димитрия Ревы жинку с донечкой вбилы, а у Гната Рака сынка вкралы? Уж не он ли это? Не Акимка? Дюже похож.

Осип пристально всматривался в лицо мальчишки. Тот снова напрягся, и в глазах его показался испуг. Отталкиваясь ногами, мальчишка попятился было назад, уж очень пристально смотрели на него две пары глаз этих гяуров.

Билый, видя испуг мальчишки, протянул к нему руку и негромко произнес:

– Якши, Акимка, якши. Все хорошо. Тебе никто зла не желает.

Испуг на лице мальчишки сменился недоумением. Он растерянно смотрел то на Осипа, то на Миколу, на этих больших, в его глазах, одетых во все черное, с черными мохнатыми папахами на головах, мужчин. В глубине души его затерзали сомнения, и оно подсказывало детскому сердцу, что перед ним не враги. Что-то родное виделось в их облике.

Мальчишка хотел крикнуть, но язык словно одеревенел. Словно вместо него во рту была льдинка. Давно забытое вновь всплывало на поверхность детского сознания.

– Ты Аким. Наш. Казачонок.