Роман без героя - Александр Дмитриевич Балашов

– Медвежья… Али кабанья. Один черт. Кабы в штаны не наложил… По запахам нашу дислокацию выдаст, паразит такой!

Унтер хрюкнул, что означало высшую степень его возбуждения, и пополз к обидчику, чтобы звездануть его «между глаз» огромным кулаком.

– Гляди, – огрызнулся Петр. – Я – злой.

– Ты, Шат, не злой, – сплюнул Сахарок. – Ты – злобный. Что пес цепной.

– Отставить! – достал револьвер Вася. – Нам еще не хватало друг друга перестрелять.

Прапорщик стал в бинокль рассматривать австрийские позиции.

– Тихо мне сидеть! Кукушкино время подоспело… Чувствую, он где-то рядом. По темноте еще позицию себе облюбовал. Потому мы его не видим. А он, может быть, на мушке нас уже держит.

Ждали еще часа два. От бинокля слезились глаза. У Сахарова, и впрямь, расстроился желудок – то ли сало Петрухино подвело, то ли «недоед». Он, сжав зубы, натужно кряхтел на своей позиции.

– Ваше благородь! – взмолился Сахаров. – Дозвольте оправиться – мочи моей больше нету…

Не успел Хижняк ответить, как с дерева у края оврага раздался сухой одиночный выстрел.

– Кого-то подстрелил гаденыш, – прошипел Карагодин. – Вона в какое гнездышко кукушечка залетела…

– Прикройте в случае чего, – бросил Вася.

Он отполз метров пятьдесят и вжался в землю. Но, дождавшись блеснувшего из-за раскидистых хвойных лап вспышки выстрела, встал и короткими перебежками стал приближаться к позиции снайпера с тыла.

Карагодин, оставив зеленого от болезни живота Сахарова, тоже пополз к дереву. Унтер, покрутив головой, вышел из колючих кустов, подтягивая штаны. И в это время прозвучал третий выстрел.

Сахаров тонко, по-детски, ойкнул и повалился на бок. Из пулевого отверстия на лбу побежала резвая струйка крови.

Карагодин, вытащив кинжал, пополз к сосне. Он задержал дыхание, которое теперь казалось ему необычайно шумным. Ладонь, сжимавшая костяную рукоятку кинжала, вспотела.

Хижняк сидел за мшистым валуном, поджидая очередной выстрел кукушки. Но опытный снайпер почувствовал охотников. Он затаился среди раскидистых лап ели. Теперь всё решало время и нервы.

Вильгельм не выдержал первым – решил поменять позицию. Он явно спешил, обдирая руки о ствол сосны. Но вот спустился, огляделся…

Петр подполз с тылу. Карагодин хорошо видел, как рыжий снайпер бережно положил на землю винтовку с огромной оптической трубкой над стволом, снял каску, обнажив вспотевшую голову. Потом достал пачку сигарет, исподлобья оглядывая окрестности, неспешно прикурил…

– Ну же, барчук!.. – видя, как готовится за камнем к прыжку молоденький прапорщик, прошептал Петруха.

В руке Вася сжимал большой револьвер с тяжелой ручкой и литой петелькой для шнурка. Этой «петелькой» Хижняк и собирался звездануть конопатую кукушку.

Снайпер, раскурив солдатскую сигарету, присел на какой-то камушек, вглядываясь в кусты шиповника. Там белело белоснежное исподнее убитого им русского солдата.

– Ser gut! – улыбнулся рыжий, подставив солнцу свой веснушчатый нос.

И тут из-за валуна с коротким разбойничьем свистом выпрыгнул Вася.

Петру казалось, что всё идет как по маслу… Вот сейчас кукушка, ошеломленная неожиданностью, испугается, потеряет способность к сопротивлению – и тогда барчук глушанёт снайпера по рыжей башке. И вдвоем с Петром они поволокут отяжелевшее тело взятого им языка к своим позициям. Ребята прикроют из «Максима». А командир полка одарит золотым царским червонцем за службу и боевые заслуги.

Но произошло нежданное и негаданное… Рыжий вдруг машинально, повинуясь вбитой в него муштрой дисциплине, надел свой стальной шлем. Удар пистолетом пришелся не в обнаженную голову, а в каску: звонкий, но безопасный для снайпера удар.

Снайпер, схватив винтовку, с криком "хильфе, хильфе!" бросился бежать.

Хижняк кинулся за ним, но споткнулся и упал, подвернув ногу.

– Карагодин! – крикнул подпоручик. – Лови гада!

Петр выскочил из своего укрытия, но снайпер, петляя, как заяц, уже бежал в противоположную от Карагодина сторону, к своим спасительным позициям.

Вдруг Вильгельм, запалившись от быстрого бега с аммуничкой за плечами, резко остановился. В следующую секунду он молниеносно развернулся, вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил в прапорщика. Вася вопросительно вскинув соболиные брови – да что это такое? что это со мной, братцы? – стал молча оседать на землю.

– Ах, етит твою мать! – бросился со всех ног к рыжему Петр. Он видел, как судорожно передергивал затвор снайпер Винтовка не была автоматической. И эти секунды решили все дело.

Карагодин ударил, как молния. Петр с разбега воткнул огромный нож в живот конопатого. Тот завизжал, как поросенок, которого режут, обеими руками схватился за ручку кинжала, пытаясь вытащить нож из живота. Кровь тут же пропитала его гимнастерку, полилась на ширинку штанов, закапала на траву.

Он протянул руки к Петру и прошептал:

– Hilfe!..

Карагодин, улыбаясь, с усилием вытащил кинжал из умиравшей плоти врага. Лезвие чавкнуло. Снайпер упал, как срезанный серпом ржаной колос на жатве.

Петр осмотрелся по сторонам. Разыгравшаяся драма, кажется, происходила без зрителей. На переднем крае и в тылу было все спокойно. Веселые австрийцы насвистывали мотивчики из популярных оперетт. Русские давились сухим концентратом в своих окопах.

Петр, подобрав диковинную германскую винтовку, побрел к корчившемуся в пыли Хижняку.

Прапорщик был ранен в живот. Разрывная пуля, очевидно, разворотила не только кишечник, но и другие органы. Кровь так и хлестала из страшной черной. Судя по тому, как Вася сучил ногами, прапорщику было очень и очень больно…

– Вот, Карагодин, оказия какая вышла…– виновато сказал он, кусая от боли мальчишеские губы. – Но ничего, сейчас ты меня перевяжешь – и домой…К своим. Кукушечку-то мы с тобой сняли… Отомстили за товарищей.

Петр молча глядел, как раненый судорожно зажимал окровавленной ладонью ужасную рану. Взгляд Хижняка был просящим и виноватым.

– Ты, ваш благородь, уже не жилец…

– Перевяжи меня, пожалуйста… – попросил прапорщик. – Я живучий. У меня в кармане талисман. Заговоренный… Жить хочу, Карагодин.

Петруха молчал.

– Перевяжи, слышишь?…

Петр будто не слышал слов прапорщика. Он смотрел в сторону австрийских позиций, соображая, как ему половчее обогнуть их ходы сообщений и блиндажи.

– Перевяжи… – теряя последние силы, прошептал Вася. – Портсигар… золотой…

– Покурить бы… – как бы самому себе сказал Карагодин.

– Там, в кармане…– слабо кивнул головой на карман Хижняк.

Кровь из раны Хижняка, как показалось Карагодину, стала течь медленнее. Да сколько ее там осталось?

"Пропадем мы вместе, – подумал Карагодин. – Мертвый живого на тот свет утянет… И не к своим надо идти. Хватит. Навоевались… Правильно большевики проповедуют: мир хижинам, война – дворцам.

И Петр в сердцах пнул диковинную винтовку, валявшуюся неподалеку.

Вася уже не стонал. Он только смотрел и смотрел на Карагодина, уже ничего не видящими глазами. Как тот мальчишка в Гумбинене…

Карагодин полез в мокрый от крови карман прапорщика, вытащил двумя пальцами золотой портсигар и, не вынимая