Аромат изгнания - Ондин Хайят

от времени лукаво подмигивая мне. Теперь она играла для меня одной. Я чувствовала, что музыкой она хочет сказать мне то, что невозможно сказать словами. Перемена подходила к концу. И вдруг зазвучала любимая мамина мелодия, первая часть Лунной сонаты Бетховена. Мама часто играла ее в Мараше, в гостиной на рояле, стоявшем у окна, у самого неба. Когда я услышала первые ноты, все потаенные чувства вырвались из какой-то глубины внутри меня. Я хрипло застонала, в этом стоне было все, что не могло быть сказано. Я встретила взгляд Селены и пошатнулась. Почему она выбрала эту вещь? Был ли это знак, о котором я просила маму, глядя в небо? Музыка вновь унесла меня. Прислонившись к белой стене, я наслаждалась каждой нотой. Мелодия, такая прекрасная, такая печальная, проникла мне в самое сердце.

Соната кончилась, мы обе не двигались и молчали, словно боясь нарушить наполнившую зал благодать. Музыка и молчание были нашим первым диалогом. Зазвонил звонок: перемена кончилась.

– После пианино нас ждет жесткая посадка на уроке сестры Марты! – шепнула мне Селена.

Я улыбнулась, но музыка унесла меня так далеко, что противного голоса сестры Марты я даже не слышала. На уроке я часто поворачивала голову к Селене. Рассматривала ее точеный профиль. Да, она была очень красива.

Я еще держала дистанцию, но пианино сблизило нас. Мне было легко находиться рядом с ней в такие моменты, потому что не приходилось разговаривать. Я только чувствовала. Теперь на каждой перемене я вспоминала, что жива. Я всегда жила чувствами, но растеряла их по дороге. И вдруг поняла, что они не умерли и по-прежнему горят во мне.

Однажды Селена взяла меня под руку, когда мы выходили из музыкального зала.

– Когда я играю, из тебя брызжет страсть. Но когда музыка кончается, ты снова становишься такой, как была, – сказала она.

– А какая я?

– Стертая.

Вряд ли можно было подобрать более верное слово, чтобы описать меня. Как будто кто-то взял гигантский ластик и стер мою жизнь. Стер меня, в точности как я стирала написанные карандашом примеры в школьных тетрадях. Я не нашлась с ответом. Селена, видно, почувствовала мое смущение, весело потащила меня в класс и больше об этом не заговаривала. Рядом с ней моя жизнь стала полегче, потому что она обладала даром превращать в захватывающее приключение самое незначительное событие. Она всегда готова была посмеяться, даже в самых отчаянных ситуациях, и шутила над всем на свете. Она в совершенстве изображала монахинь пансиона и давала нам уморительные маленькие спектакли на темы нашей школьной жизни. Однажды она изобразила меня с ведром и тряпкой и показала, как я чищу умывальники, которые девочки постоянно пачкали. Под конец я в ее исполнении лежала на полу, почти в обмороке, и продолжала мыть, а девочки перешагивали через меня. Я поняла, что она хотела кое-что донести до воспитанниц. И действительно, в следующие дни многие девочки стали ко мне внимательнее и больше не разбрасывали свои вещи. Уж если Селена, решили они, одна из самых блестящих и всеми любимых девочек в пансионе, интересуется мной, то я, может быть, и не такое ничтожество! Так что они стали к нам добрее. Мария приписала эту перемену крепости своей веры. Я не стала ее разубеждать.

Селена не раз звала меня в гости по воскресеньям, но я всегда отказывалась. Я чувствовала, что не в силах познакомиться с ее семьей. Боялась, что придется отвечать на вопросы, рассказывать о прежней жизни, и я заплачу, боялась, что не смогу правильно есть и буду чувствовать себя не в своей тарелке. Был уже апрель. Мне вспоминались те первые дни ужаса, в который мы были ввергнуты много месяцев назад. Уже год без родных, далеко от всего, с единственным светом в ясных глазах Марии, которые все больше обращались к несуществующему богу. Однажды Селена взмолилась.

– Я заеду за тобой на машине с отцом. Пожалуйста, согласись!

Ей в конце концов удалось меня уломать. В следующее воскресенье я ждала у ворот пансиона, одетая в свою черно-белую форму, думая о Марии, которая не захотела поехать со мной. Я уже начала отчаиваться, уверенная, что Селена забыла обо мне, как вдруг увидела ее в подъехавшей машине. За рулем сидел ее отец Самир. Он тепло поздоровался со мной. Это был красивый мужчина, высокий, темноволосый, с пронзительными черными глазами, такими же, как у Селены. Он был в костюме и при галстуке. Я почувствовала себя еще более неловко в своей поношенной форме. По дороге я пожирала глазами город – дома из старого камня, обрызганные солнцем, толпу, будто охваченную истомой, старые разноцветные автобусы, ломящиеся под напором пассажиров, тележки, переполненные фруктами, розовые фисташки, издали похожие на букеты цветов…

Машина остановилась на перекрестке перед большим четырехэтажным домом с причудливыми балконами из кованого железа. Селена взяла меня за руку и потащила за собой. Мы пересекли двор. Стены были ослепительной белизны и так сияли на солнце, что я сощурилась. Мы вошли в дом. Я оробела перед семьей Селены, но ее мать Муна и братья Жорж, Зияд и Камиль поздоровались со мной очень доброжелательно. Теперь моя очередь ехать в воскресенье в дружную семью. Так вот что чувствовал Жиль, когда приходил к нам по воскресеньям? Эту смесь возбуждения и стыда, от которой хочется провалиться под землю, чтобы никто не испытывал к тебе ни жалости, ни равнодушия…

Высота потолков поражала, как и анфилада комнат. В доме не было острых углов, вместо дверных проемов везде были арки. Под ногами мягко пружинили толстые яркие ковры. Солнце ложилось на них пятнами, еще ярче освещая белые стены. Кресла, диваны – здесь не было ничего напоказ, все дышало хорошим вкусом и спокойствием. Жорж был старший. Ему исполнилось двадцать два года, и он работал с отцом во главе процветающего хлопкового производства. Он был высокий, худой, а его лицо, на котором особенно выделялись прекрасные черные глаза – казалось, это была печать семьи Саламе, – выглядело благородным и утонченным. Голос у него был ласковый, но твердый, и от него исходило приятное спокойствие и природная сила, что мне понравилось с первого взгляда.

– Ну, Луиза, как тебе жизнь в пансионе? – спросил он меня.

Я почувствовала, что краснею.

– По-моему, ее можно вытерпеть только благодаря Селене.

Все засмеялись. Младший из братьев, восемнадцатилетний Камиль, с добрым и приятным лицом, с глядящими из-под длинных ресниц светлыми глазами, был любезен, весел, рассудителен и деликатен. Селена его обожала.

– Камиль, а ты знаешь,