Аромат изгнания - Ондин Хайят

Его красивые глаза устремились на меня. Он был в восторге, что мы разделяем общую любовь к поэзии. Зияд, третий брат, смотрел на всех надменно с высоты своих двадцати лет. Его квадратное лицо было сумрачно. Насмешливый огонек блестел в карих глазах, а смуглая кожа делала его еще мрачнее. Он казался полной противоположностью Камилю, и трудно было поверить, что они братья. Жорж был золотой серединой между этими двумя столь разными натурами, явно не понимавшими друг друга. Я сразу почувствовала себя ближе к Камилю, чья деликатность особенно тронула меня, когда после обеда он сел за пианино. Он играл, как и его сестра, слегка склонившись над клавишами, чтобы быть ближе к музыке. Все в семье Саламе были музыкантами. Самир и Зияд играли на гитаре, Муна на арфе, Жорж на трубе, Камиль и Селена на пианино.

Обед прошел очень оживленно, все наперебой рассказывали забавные истории. Я лучше поняла характер Селены, потому что атмосфера в этом доме царила необычайная. Когда закончили есть, все сели за инструменты и вместе заиграли зажигательную мелодию. Низкий голос Муны взмыл, взвихрился под аркадами восточной гостиной, и у меня мурашки побежали по коже. Жорж смотрел на меня с пристальным вниманием. Его лицо просияло, когда мой взгляд упал на него.

– Кажется, Луиза покорена твоим голосом, мама, – сказал он.

Муна была яркой личностью. Она могла постоять за себя перед мужем и тремя сыновьями, и ее природная сила восхищала меня. Это была высокая темноволосая женщина, улыбчивая, в теле – «головокружительная», говорила Селена, – с черными миндалевидными глазами и такой же смуглой кожей, как у Зияда. Она признала меня своей, едва взглянув в первый раз – не знаю почему.

– Ты должна еще прийти к нам, Луиза. Обещай мне, – сказала она.

Я залилась краской, смущенная внезапным вниманием к моей персоне.

– О да, Луиза, нам надо еще столько тебе показать! – подхватил Жорж.

Только Зияд казался равнодушным. Когда его взгляд скользил по мне, я чувствовала себя абсолютно прозрачной.

– Не обращай на него внимания. Он только и делает, что волочится за девушками, боюсь, это плохо влияет на его мозги, – сказала мне Селена.

Я рассмеялась, как любая девушка моих лет, но серьезность вскоре взяла верх.

Я стала проводить все воскресенья у Саламе. Иногда я брала с собой Марию, если она соглашалась расстаться с сестрой Алисой, молитвами и пансионом и подышать немного воздухом времени. Мы проводили благодатные часы под защитой этого прекрасного дома, в котором жила любящая семья. Камиль любил поговорить со мной о поэзии. Он обожал Артюра Рембо и бережно хранил экземпляр журнала «Вог», в котором тридцать лет назад были опубликованы «Озарения». Мы вели долгие разговоры о словах и их скрытом смысле.

– Луиза, как тебе приходит идея стихотворения?

– Через эмоции.

– Значит, ты заложница эмоций?

– Разве не со всеми так? Ты, например, когда играешь на пианино, не испытываешь эмоций?

– Да, но я могу играть и без эмоций, на одной технике.

– Понимаю. А я не могу. Без эмоций я… пуста…

– И что ты тогда делаешь? Когда у тебя нет эмоций?

Я грустно улыбнулась. Именно эмоций мне больше всего недоставало в последние месяцы. В Мараше я впитывала их повсюду – во взгляде деда, в маминых поцелуях, в чистоте Марии, в любви Жиля, в зачарованном саду и моем водопаде Хагиара… Каждый день был ими насыщен, до такой степени, что иногда их избыток душил меня. Но с тех пор, как рухнул весь мир и мне остался лишь осадок эмоций, бледные воспоминания об их былой остроте, я шла, как слепая, даже не пытаясь больше ничего чувствовать. Камиль, наверно, заметил мою внезапную грусть и накрыл мою руку своей.

– Я сказал что-то, чего не следовало говорить, Луиза?

Я покачала головой.

Нет. Это просто коварная память, былые дни возвращаются на пути к забвению.

– Ты не сказал ничего плохого, наоборот… Ты как раз вызвал во мне эмоции…

Да, ощущение из далекого далека, из края, покрытого пеплом. Не было ли оно лучшим подарком вместо коробки конфет или букета цветов? Раньше я была маленькой поэтессой из Мараша и сама дарила эмоции. Я увидела себя входящей в кабинет деда: «Я стану поэтессой, когда вырасту. – Тебе не надо так долго ждать, чтобы быть поэтессой, Луиза. Просто тебе придется приручить много слов».

Слова больше не подпускают меня к себе, дедушка. Когда я иду к ним, они бегут прочь. Они были моими самыми близкими друзьями, на них покоилась моя жизнь, но после катастрофы они больше не поют. Я протягиваю к ним руку и срываю одно лишь молчание. В те несколько стихотворений, что я написала с тех пор, я смогла бросить лишь ошметки моей души.

Я часто ловила на себе взгляд прекрасных глаз Жоржа. Казалось, глядя на меня, он видел что-то чудесное. Интересно было бы узнать что. Селена однажды ответила на этот вопрос.

– Мой брат безумно влюблен в тебя, – сказала она мне.

– Влюблен в меня?

– Конечно, дуреха! Что ты так озадачилась? Тебя до такой степени удивляет, что кто-то может в тебя влюбиться?

Я сделала над собой усилие, чтобы не убежать сию же секунду – до того мне было неловко. Селена ощупала меня на манер рыночного торговца, словно оценивая.

– Знаешь, ты очень красивая, Луиза. У тебя прекрасная смуглая кожа, дивные светлые глаза, красивые волнистые волосы и…

Я с силой оттолкнула ее.

– Я не хочу, чтобы меня любили, слышишь? Не хочу!

И я убежала, надеясь, что она не станет меня догонять. Я укрылась в углу сада, под большими деревьями.

Жиль, как бы я хотела, чтобы ты был жив, чтобы сидел сейчас рядом со мной. Потому что я расту и мало-помалу становлюсь женщиной. Женщиной без корней, женщиной без тебя. Мы были так юны вечность назад… в прошлом году. Огонь безумцев спалил мою жизнь и оторвал тебя от меня. Я хотела вырасти для тебя, любить вместе с тобой. Где ты? На каком облаке выбрал себе жилье? Пусть это будет одно из облаков, которые я вижу, когда поднимаю голову, одно из облаков, которые проплывают над Алеппо. Если ты немного наклонишься и увидишь жалкую черную тень, прислонившуюся к стволу старого дерева, не отворачивайся сразу. Ты не узнал бы меня, Жиль. Мои прекрасные волосы, которые ты так любил, срезаны вместе с иллюзиями. И я такая тощая, хоть и ем досыта, что ты меня не заметил бы, даже если