Смерть чистого разума - Алексей Королев

чистотой, но роскошью, увы, похвастаться не могла. Правда, вместо лавок, стоявших тут с допотопных времён, в «Берлоге», как рассказал Целебан, недавно появились стулья, но столы остались прежними – массивными, тёмного старого дуба, из тех, которые не возьмёт ни пролившееся пиво, ни расплескавшийся жир, ни складной нож горца. Ещё одной уступкой брезгливости иностранных постояльцев (а из местных тут сейчас был, кажется, один Целебан) стали весёлые клетчатые скатерти, но ткань их – тяжёлая, грубоватая, льняная – показывала приоритеты папаши Пулена: практичность против вычурности.

Сам хозяин, разумеется, неизменно присутствовал в своём заведении – если не в обеденном зале, то за гостиничной конторкой. Был он совершенно обыкновенен – невысок, лысоват, суетлив, вот только наряд его выдавал с головой, уж больно выделялся среди прочих одежд жителей Вер л’Эглиз. Очевидно по чьему-то совету, а может, по наитию носил Пулен костюм, добросовестно срисованный с раскрашенной открытки, каковые можно было приобрести тут же, у конторки. Поверх белой (ну как белой – скорее, светлой) рубахи трактирщик носил зелёный жилет с богато расшитыми лацканами, галстук имел узкий, двумя концами ниспадавший из-под воротничка, шляпу украшало перо. Тёмно-голубые бриджи под коленами были подвязаны чёрными шёлковыми лентами, узкие ботинки с золочёными пряжками довершали наряд. Несколько лет назад, как рассказал Маркевичу Целебан, папаша Пулен имел и усы, разумеется, кончиками вверх, но в конце концов замучился их фабрить каждое утро и сбрил. Помимо французского, говорил он по-немецки, по-итальянски и по-английски, причём по-английски даже лучше, чем по-итальянски, ибо в молодости провёл несколько лет в Америке.

С Целебаном трактирщик, видимо, был в приятельских отношениях, так как бросился к ним, едва они вошли; инспектор, однако, сделал знак, и папаша Пулен остановился на полдороге, понимающе кивнул и вернулся к обычным занятиям. Подавала им официантка. Теперь же, покончив и с обедом и с делами, Целебан призывно махнул хозяину «Берлоги» рукой, и через пару мгновений тот присоединился к ним за столом.

Маркевич быстро заскучал. Трактирщик и полицейский говорили об общих знакомых, о давешней драке на День конфедерации, о тоннеле, который – если его, конечно, построят – всё здесь изменит и не факт, что к лучшему, о каком-то русском, который так смешно ходил смотреть на Ротонду (Маркевич было заинтересовался, но собеседники как-то быстро перескочили на другие темы), о ценах на местное вино («скоро придётся закупать итальянское, не приведи Господь, если в этом Эгле не найдут где-то оброненную совесть»), о так и не занятой вакансии учителя («небось, будь у нас школа, пащенок вдовы Жакар не возился бы целый день в грязи у дороги, а исполнял бы мои поручения от начала и до конца, раз уж я плачу его матери за это пять франков в месяц»). Маркевич узнал, что в следующем году начнётся реставрация церкви («шестьсот лет стоит, пора бы!») и что синдиком коммуны Ормон-Десю уже в четвёртый раз избран аптекарь Фромантен, предки которого занимали этот пост несчётное число раз с 1494 года, а сам папаша Пулен снова, как и в прошлые годы, отказался баллотироваться, но место в коммунальном совете, разумеется, сохранил. При словах «Ормон-Десю» Маркевич несколько оживился и попросил своих собеседников помочь ему разрешить небольшое географическое затруднение, которое он испытал несколько дней назад по дороге из Женевы. Целебан и Пулен охотно объяснили Степану Сергеевичу, что коммуна, центром которой является Вер л’Эглиз, называется Ормон-Десю, а вот соседняя, через которую Маркевич проезжал, носит гордое имя Ормон-Десу, и путать эти две общины категорически не рекомендуется, дабы не обидеть граждан той и другой. Причины, по которой названия двух муниципалитетов отличаются на одну букву, ни инспектор ни трактирщик не знали.

Они болтали, должно быть, уже с полчаса и Маркевич подумал, что пора бы и честь знать, тем более что Целебану до материнского дома идти ровно два шага («я всё забываю поблагодарить вас, мэтр Пулен, за то участие, которое вы приняли в истории с матушкиной простудою зимой» – «помилуйте, что за пустяки, какие счёты между соседями!»), ему же топать до пансиона не менее пятнадцати минут. Но папаша Пулен испарился сам, как только по лестнице, ведущей, очевидно, в комнаты, спустились те самые русские туристы.

На сей раз были они в обыкновенном цивильном платье, сидевшем, впрочем, на обоих щегольски. Трактирщик рассыпался в учтивых приветствиях, лично препроводил гостей за стол у окна и заказ на ранний ужин принял тоже лично. Маркевич заметил, что не он один поедает парочку глазами: Целебан откровенно повернулся к Маркевичу спиной, чтобы было удобнее.

Тот, что был пониже ростом и постарше, напомнил Маркевичу учителя фехтования, у которого он когда-то раз или два брал в Киеве уроки. Было в нём что-то непонятно гибкое и хлёсткое, всё какое-то трудноуловимое, от обрамлённого жидкими довольно длинными волосами узкого барсучьего лица, с которого не сходило что-то вроде ухмылки, до тонких, но явно крепких ног, на которых он не стоял, а как бы держался, словно под подошвами была не твёрдая почва, а палуба штормующего корабля. Он вообще какой-то морской, подумал Маркевич, хотя моряков в жизни практически не встречал и уж точно никогда не видел их на палубе штормующего корабля. Этого русского Маркевич про себя окрестил Подшкипером – почему, он бы не смог объяснить.

Патрон Подшкипера – а Маркевич более не сомневался, что они патрон и клиент, если не хозяин и слуга – был персоной совершенно иного сорта. Во-первых, он молчал, в то время как Подшкипер болтал без умолку (о чём именно, ни Маркевичу, ни Целебану отсюда было не разобрать). Во-вторых, в его фигуре и манерах странно уживалось солидное, властное, по-настоящему мужское – и что-то неуловимо женственное. Маркевич хорошо видел спокойное, уверенное в себе лицо – и длинные девичьи ресницы, крепкие (не от физического труда, но от регулярных физических упражнений) кисти рук – и пухлые губы. Патрона Маркевич так и окрестил про себя Патроном.

Публики в зале вообще прибыло. Вслед за Подшкипером и Патроном спустились несколько англичан – компания из троих юных джентльменов и, отдельно, супружеская пара в возрасте. Четверо туристов, наоборот, явились с улицы, с горной прогулки, хотя явно были постояльцами – их альпенштоки лакей унёс наверх. Говорили они по-французски, но были ли они французами, швейцарцами или бельгийцами, Маркевич определить не сумел. А вот пожилой сутулый господин, вошедший последним, был явно местным, так как обменялся с Целебаном поклоном.

– Что ж, господин инспектор, я, пожалуй, пойду.

Целебан кивнул:

– Да, господин Маркевич, здесь становится шумновато. Кроме того…