Смерть чистого разума - Алексей Королев

class="p1">Но что он хотел сказать ещё, Маркевич так и не узнал, потому что в одну секунду всё в зале изменилось и пришло в замешательство.

У дверей «Берлоги» со скрипом притормозила карета – не пассажирская, но и не частная, серая и довольно-таки ободранная. Она остановилась так резко, что чуть не сбила велосипедиста, ехавшего навстречу и тоже явно имевшего своей целью гостиницу. После нескольких секунд перебранки двери «Берлоги» распахнулись и в зал, мешая друг другу, ворвались капрал Симон и ещё один неизвестный Маркевичу полицейский.

В одно и то же мгновение случилось сразу несколько событий – впоследствии Маркевич пришёл к выводу, что зафиксировать все он не мог чисто физически, однако все каким-то образом ему запомнились; вероятно, речь шла не просто о том, что обычно называют боковым зрением, но и о какой-то «боковой памяти». Неизвестный полицейский задел бедром одного из юных джентльменов, споткнулся и растянулся на полу вместе с джентльменом, причём, падая, умудрился зацепиться за кончик скатерти на столе, в результате чего всё, что стояло на этом столе, с неописуемым грохотом оказалось на каменных плитках. И только ловкач Симон сумел как-то перескочить оба тела и следующим прыжком оказался около Целебана и Маркевича. Патрон привстал из-за стола, вытягивая из-за воротника салфетку, а Подшкипер – он сидел спиной к дверям – вскочил, обернулся, крикнул «Аларма!» и выхватил из-за полы пиджака маленький револьвер, ни в кого конкретно не целясь, но держа на мушке половину зала. С улицы послышалось конское ржание, неразборчивые крики, папаша Пулен выскочил из кухни, а вслед за ним – что было совсем уж удивительно – выскочил человек, менее всего похожий на повара и вообще на служащего «Берлоги»: коренастый, с лихо завитыми усами и в гарусном цветастом жилете. В руке этот господин тоже держал револьвер.

Инспектор Целебан, внезапно оказавшийся в центре этого переполоха, медленно поднялся и первым делом посмотрел на Подшкипера и усатого, да так, что те тут же убрали своё оружие. Затем Целебан, не дав сказать ни полицейскому, ни Симону ни единого слова (и сам не раскрыв рта), решительно двинулся к выходу. Маркевич направился было за ним, но тех нескольких секунд, которые он о чём-то раздумывал, оказалось достаточно, чтоб Степан Сергеевич очутился в арьергарде: кроме вломившейся троицы за Целебаном припустили все находившиеся в зале «Берлоги» во главе с папашей Пуленом.

Когда Маркевич, наконец, оказался снаружи – должно быть, с момента появления Симона прошло целых полторы или даже две минуты – он увидел, что на маленькой площади образовалось скопление народа, которое по меркам Вер л’Эглиз вполне могло именоваться «толпою». Помимо выбежавших из «Берлоги» человек пятнадцати, тут были все находившиеся в эту минуту в церкви, почте и аптеке, все прохожие, которых шум застал на улице, плюс ещё одна группа организованных туристов-иностранцев, направлявшаяся опять-таки в «Берлогу» и ведомая высоким плотным вожатым в ныне немного потрёпанном, но некогда вполне респектабельном твидовом костюме, – Маркевич отчего-то сразу решил, что это и есть тот самый дорогостоящий конкурент Шарлеманя в деле сопровождения любителей горных прогулок. Шарлемань тоже был тут – потирал колено рядом со своим велосипедом, и Маркевич понял, что это именно его сбила полицейская карета. Всего, таким образом, набралось человек пятьдесят – и все они сгрудились около кареты.

Маркевич сразу понял, что это была полицейский экипаж – хотя на ту, которая когда-то (сто веков назад!) привезла их с Целебаном из Эгля, она не была похожа совершенно, да и опознавательных знаков на нем не было видно никаких. Но весь его внешний вид – небольшие размеры, грубоватая прочность материала, из которого он был сделан, почтенный возраст и та особенная пренебрежительная неухоженность, которая сопровождает всё, связанное с полицией во всех странах света, от униформы до тюремных экстерьеров, – говорил о том, что экипаж этот служит водуазской кантональной полиции. В качестве финального доказательства из помещения почты вышел третий полицейский (вернее, если считать Целебана, четвёртый), щуплый и в тёмном непромокаемом плаще, накинутом прямо на форму, что ясно указывало на то, что именно он правил каретой. Полицейского сопровождал почтмейстер. Вид у него был вполне растерянный.

Местные галдели так, что несмотря на молчание иностранцев Маркевич на секунду решил, что он на авлабарском базаре. Говорили по-французски, но это был не только не тот язык, который Маркевич учил в корпусе, но и не тот, на котором говорили в Париже и даже в Женеве. Впрочем, он быстро стал разбирать отдельные слова, но поскольку в бессвязном гуле голосов всё больше было имён собственных – личных и топонимов, – то Маркевич, вероятно, так и не понял бы сути дела, если бы Патрон (они оказались рядом), поморщившись как от зубной боли, спросил у Подшкипера:

– О чём они толкуют?

– Утром ограбили почтовую карету. Сколько денег исчезло, пока неясно, но судя по всему, изрядно. По местным меркам это битва под Ульмом, надо полагать.

– Ничего интересного, – сказал Патрон. – Идём, пока alicot не остыло.

Остальные, однако, явно не находили событие неинтересным и постепенно (впрочем, не более чем через 10 минут – в основном, благодаря энергичным усилиям мэтра Пулена, который на правах коммунального советника попытался навести в толпе подобие порядка) картина достаточно прояснилась. Капрал Симон вместе с двумя своими коллегами был послан Целебаном обследовать ущелье Меллере приблизительно в десяти километрах отсюда. Инспектор полагал, что если Корвин жив и попросту убежал в приступе безумия, то Меллере – одно из тех мест, где он может находиться: в это ущелье легко проникнуть со стороны Вер л’Эглиз, но так же легко и заплутать в тесных чащах молодого бука. (Разумеется, докладывая всё это Целебану сейчас, Симон опустил всё, что касалось истинной цели их рейда – жителям Вер л’Эглиз, а уж тем более туристам ничего про исчезновение Корвина знать не полагалось.) Впрочем, до ущелья они не добрались, ибо пересекая дорогу на Эгль около места, известного аборигенам как Чёртов Прыщ (просто-напросто большой и узкий обломок скалы, с незапамятных времён стоявший строго вертикально на одном из поворотов), они увидели беспризорную лошадь в полной упряжи, но безо всякой повозки. Поймав её без особого труда, полицейские быстро обнаружили на уздечке и постромках бляшки почтового ведомства и поняли, что запахло жареным. И хотя ни кареты, ни кучера обнаружить не удалось, самые страшные подозрения были подтверждены почтмейстером, только что связавшимся с Лозанной. Тридцать тысяч франков, собранные в почтовых отделениях четырёх коммун кантона, так и не доехали до банка.

«Я читал в “Журнале Королевского статистического общества” статью