Смерть чистого разума - Алексей Королев

вместе секретничали на террасе.

– Мы приехали вместе, вместе ходили в горы и один раз действительно разговаривали на террасе – об общих знакомых, каковые обнаружились совершенно случайно. Но мы действительно мало знаем друг друга, хотя я не понимаю, какое, собственно, вам до всего этого дело? – спросил Маркевич.

– Да как вам сказать. Коли бы мы тут все просто поправляли здоровье да чай-кофе гоняли, то оно бы и ничего. Каждый человек, разумеется, имеет право на свои тайны – в том числе и тайны взаимоотношений с другим человеком. Но когда сперва здесь исчезают революционеры с мировым именем – причём из помещения, специально построенного, чтобы из него никто не исчез, – а затем люди со сломанными ногами, то волей-неволей задумаешься, кто и что от тебя скрывает. Кстати, никому в голову не пришло, что исчезновение господина Тер-Мелкумова и разрушение лестницы как-то связаны?

– Этого не может быть, – замахал руками Веледницкий, – мадам дважды заглядывала в его комнату, он спал.

Лавров улыбнулся и Веледницкий осёкся: да, пожалуй, Тер мог и вовсе не спать.

– Я не утверждаю, что он её разрушил, – продолжал Лавров, не забывая о паштете, с которым он явно примирился, – всё же это покамест звучит несколько фантастично. Но услышать грохот, понять – или даже увидеть как-нибудь потихоньку, втайне от нас, что произошло и, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, исчезнуть… Что ж, мне кажется, инспектору Целебану есть над чем поломать голову.

– За вашей витиеватостью отчётливо просвечивается желание ассистировать инспектору Целебану, – сказал Маркевич. – Кстати, вы его уже как-то оповестили?

– Его оповестил я, – сказал Веледницкий. – Мадемуазель должна вот-вот вернуться. Впрочем, он так или иначе собирался сегодня осмотреть Ротонду. Правда, тогда ещё лестница была цела…

Он помолчал.

– Не скрою, побег господина Тер-Мелкумова – если это, конечно, побег – есть штука весьма и весьма неудачная. Для него самого. Не удивлюсь, если полиция свяжет это с исчезновением Льва Корнильевича.

– Вы тоже придерживаетесь подобной версии? – спросил Лавров.

– Мне не нравится слово «версия». Лучше называть это гипотезой. Хотя, признаюсь, в ней есть много правдоподобного… Но, господа, я вас очень прошу – давайте будем держать себя в руках. Особенно сейчас.

Маркевич промолчал, а вот Лавров не удержался:

– Поддерживаю, Антонин Васильевич. Но всё же считаю нужным ответить Степану Сергеевичу. Не для того, чтобы последняя реплика осталась за мной, разумеется. А чтобы расставить все точки над i. Я бы с удовольствием помог инспектору, Степан Сергеевич, хотя бы потому, что более никто в этом доме ему, кажется, помогать не намерен.

Однако помочь инспектору Целебану Лаврову было не суждено, потому что инспектор Целебан, влетев, по обыкновению в дом и вновь, не снимая ни шляпы ни пальто, почти взбежал на лестницу. Но на секунду остановившись, всё же вернулся, заглянул в столовую и, ни с кем не поздоровавшись, сказал:

– Господин Маркевич, вы не составите мне компанию наверху? Мне нужна ваша помощь.

«Итак, я всё же становлюсь сыщиком. Проницательность генеральши оказалась сильнее моего равнодушия – равнодушия, впрочем, скорее наносного. Ведь если я хочу докопаться до этой тайны – а я, несомненно, хочу, – никакого другого способа, кроме как помогать Целебану, не существует. А Целебану я нужен не как ассистент – по крайней мере сейчас он отлично справляется без меня, копаясь в теровском багаже, – а как чичероне в этой незнакомой для него среде, чичероне тем более надёжный, что моя непричастность к исчезновению Корвина очевидна. Поведение инспектора, впрочем, всё равно странно – оказывается, в дом он вбежал, уже успев осмотреть обломки лестницы, при этом не отпуская от себя мадемуазель, которую затем куда-то отослал к вящему неудовольствию доктора Веледницкого. Разговора у них, впрочем, не получилось – по причине нежелания инспектора, разумеется».

– Тальк, – сказал инспектор.

– Что? – Маркевича точно выдернуло из размышлений, он всегда погружался в них с головой, отключался и на внешние раздражители реагировал слабо.

– Тальк, – повторил Целебан. Он вертел в руках маленькую круглую жестянку – с пятак в диаметре, не больше.

С некоторым даже усилием инспектор отвернул крышечку, и они оба увидели, что жестянка совершенно пуста.

– Вы сказали, что через несколько минут после того, как доктор выпроводил вас из комнаты господина Тер-Мелкумова, он спустился вниз и быстро вернулся, неся больному вино?

– Я этого не говорил, – возразил Маркевич, – но всё было именно так. Кстати, мы так и не спросили у Веледницкого, зачем ему понадобился шартрез.

– Я выяснил. Господин Тер-Мелкумов сказал, что так лауданум подействует быстрее. Дескать, его так во время войны научили, в госпитале.

«Тер не воевал, конечно. Его вышибли из лейб-сапёров ещё в девятьсот первом году. Интересно, знал ли это Веледницкий».

– Вы подозреваете, что Тер…господин Тер-Мелкумов симулировал перелом, а потом подменил лауданум чем-то безвредным?

– Тальк практически неотличим от опиума.

– Тальк совершенно нерастворим. Ни в спирте, ни в воде. В отличие от опиума. Кроме того, сколь я помню, доктор Веледницкий приготовил настойку внизу, у себя. Скажите, инспектор, но разве разрушение лестницы…

Целебан жестом дал понять, что не намерен обсуждать лестницу, а потом задумался.

– Вы, разумеется, правы. Но так или иначе мы имеем дело с невероятным исчезновением человека со сломанной ногой и под парами опиума, человека, не имевшего алиби на момент исчезновения Корвина. Будем считать, что тальк лишь навёл меня на мысль. Верную мысль. Когда Веледницкий потчевал Тер-Мелкумова лауданумом, это был не лауданум.

«Если только Веледницкий не в сговоре. Но… нет, разумеется, это невозможно. Слишком сложно. А так-то мысль действительно верная. Ах, Тер, ах сволочь».

– Вы хорошо помните багаж Тер-Мелкумова? Чего здесь не хватает?

– Не помню, конечно. У него была куча вещей. Два чемодана («вот они», – сказал Целебан), какой-то тюк, суконный, как из шинели («тюка не вижу»), там он держал свою горную экипировку, ещё заплечный мешок («нет мешка»), потом такой маленький чемоданчик, знаете, из тех, в которых носят свой обед зажиточные английские рабочие и немецкие путевые обходчики.

– Вот он, – сказал Целебан, выбираясь из-под кровати. – Туалетные принадлежности. Итак, нет тюка с инструментами для горовосхождения и рукзака. Про одежду, конечно, вы ничего не помните?

Маркевич покачал головой.

– Принято считать, что главный враг сыщика – людская невнимательность, – сказал инспектор. – Я с этим не согласен. Человек вовсе не обязан быть наблюдательным, особенно если речь идёт о вещах, лично его не касающихся. Но вот чего я никак не могу в людях понять и принять – так это нелюбопытства. Из здорового интереса к окружающим предметам сделали чуть ли не смертный грех, во всяком случае – нечто,