Смерть чистого разума - Алексей Королев

о преступности в Швейцарии. В 1905 году во всей стране было совершено четырнадцать убийств. Завтра о Вер л’Эглиз напишут все газеты, послезавтра здесь будет не протолкнуться от корреспондентов, и скрывать исчезновение Корвина тоже станет невозможным. Надо бы уехать – и мне и всем остальным. Начнутся такие расспросы, что хоть прячься. Да, Веледницкому сейчас не позавидуешь. Тридцать тысяч – приличные деньги. Даже здесь за такое могут убить. А охраны у кареты не было, даже если кучер и был вооружён. Дела».

– Вы ничего не хотите мне рассказать?

– Решительно ничего, инспектор, – Маркевич вынырнул из своих размышлений и обнаружил, что толпа начала потихоньку расходиться, чему способствовали Пулен и Симон.

– Жаль, господин Маркевич, очень жаль, – сказал Целебан. – Дело принимает скверный оборот, как вы понимаете. Вижу, что понимаете. Часа через два комиссар в Лозанне уже будет иметь на столе рапорт. Через три меня вызовут телеграммой и я буду вынужден доложить о своих действиях здесь, в Вер л’Эглиз, об исчезновении Корвина и… о вашем друге господине Тер-Мелкумове, который сейчас, вероятно, в какой-нибудь пещере пересчитывает тридцать тысяч франков.

– Господи, инспектор, да при чём тут Тер?

(Он смотрел на Целебана как можно более прямо, стараясь не отводить взгляда, но всё-таки не выдержал, отвёл на мгновение, а когда отвёл, то увидел Шарлеманя, подпиравшего стену «Берлоги» рядом со своим велосипедом.)

– Что мне не нравится в такой публике как вы, Маркевич, так это пренебрежительное отношение к полиции. А ведь полиция – часть общества, интересы которого вы вроде бы так пылко отстаиваете. Но для нас вы почему-то делаете исключение…

– Объяснить почему?

– Не стоит. И не вставайте в позу, господин Маркевич, у вас это плохо получается. Тирания царя, рабство крестьян – это всё понятно. Но кучер почтовой кареты – тоже наверняка из крестьян. И вот теперь его наверняка убил ваш коллега по борьбе за народное счастье.

Целебан вытащил из внутреннего кармана полученную им полтора часа назад телеграмму и прочёл:

«Александр Тер-Мелкумов, 28 лет, бывший офицер Лейб-гвардии Сапёрного батальона, уроженец Елизаветполя, из дворян, член русской социал-демократической партии, примыкает к её левой фракции. Под судом и арестом не был. Подозревается полицией Российской империи в причастности к следующим преступлениям: убийство члена Государственного совета князя Чавчавадзе в 1907 году, попытка покушения на жизнь генерал-губернатора Москвы Дубасова, убийство генерал-майора в отставке князя Ирунакидзе в мае сего года, а также к нескольким вооружённым ограблениям – в Тифлисе в 1905 году, в Эривани и Ростове в 1906, в Керчи 1907. Известный спортсмен: 19-е место в автомобильных гонках на кубок Флорио в 1907 году, победитель международного офицерского турнира рапиристов в 1901 году, участие во французском туре по велосипедным гонкам в 1905 году. Первый человек, поднявшийся на Эльбрус без проводника. Не женат».

– Смените вашего информатора, – сказал Маркевич, просто чтобы что-то сказать.

Целебан поднял брови, лицо его выразило крайнее изумление.

– Тер был под следствием. Даже в ссылке был. В тысяча девятьсот втором или тысяча девятьсот третьем году. Но, правда, не очень долго.

Маленькая площадь, наконец, опустела – только кюре (его Маркевич вообще сперва не заметил) у ворот церкви о чем-то тихо говорил с почтмейстером и какой-то старухой в белом чепце, да Шарлемань по-прежнему терпеливо ждал у дверей «Берлоги». Целебан подозвал его знаком, но проводник неожиданно помотал головой и призывно махнул рукой. Маркевич успел удивиться – и явному нарушению пусть и неписанной субординации, и тому, что Целебан и Шарлемань вполне могли вместо языка жестов употребить нормальную человеческую речь, даже не очень громкую – между ними было от силы метров десять. Целебан, впрочем, покорно сделал несколько шагов; Маркевич понимающе остался на месте, наблюдая, как они шепчутся.

Несколько шагов обратно к Маркевичу инспектор Целебан проделал неторопливо и спокойно, спокойным было и его лицо. Заговорил он по-французски:

– Господин Маркевич, скажите, пожалуйста, намерены ли вы и далее мне помогать?

– У меня нет ни единой причины отказаться – если речь идёт о деле Корвина. Впрочем, я уверен, что расследование ограбления прекрасно обойдётся без меня.

– Совершенно верно. Речь пока идёт только о прежнем. Сейчас вы отправитесь в пансион в сопровождении жандарма Пиле. Там вы попросите доктора отправиться вместе с вами к бывшей Скамье неподсудных. Доктор должен знать, где это. Это почти напротив его санатория, но через пропасть, так что придётся вам сделать небольшой крюк. Жандарм останется в пансионе и будет дожидаться моего особого распоряжения. Мы же с месье Канаком отправимся на это место немедленно. Да, вероятно, господин Скляров тоже захочет к вам присоединиться.

– А в чём, собственно, дело? – спросил Маркевич, хотя прекрасно понял, в чём.

– Час назад Шарлемань нашёл тело Корвина. Мёртвое тело, разумеется.

Маркевич кивнул и Целебан понял, что особенного впечатление на своего ассистента не произвёл. А потом крикнул резко и зло:

– Симон! Симон! Где тебя носит? – Капрал проворно выскочил из «Берлоги», утирая губы: грабежи грабежами, а заправиться по-быстрому никогда не помешает. – Разыщи этого кретина Пиле, прикажи ему сопровождать господина Маркевича в «Новый Эрмитаж» и остаться там до моего распоряжения. Скажи, что господа Маркевич, Веледницкий и Скляров могут покинуть пансион для выполнения моего поручения. Остальные пускай по-прежнему сидят в доме. И живо догоняй нас, мы с месье Канаком идём в сторону Скамьи.

Симон опрометью бросился внутрь «Берлоги», недоумевая, почему бы инспектору с самого начала не крикнуть «Пиле!» вместо «Симон!». Целебан же вместе с Шарлеманем быстрым шагом свернули за церковь.

А Степан Сергеевич Маркевич подумал, что сейчас мог бы отправить какую угодно телеграмму кому угодно да и вообще совершить массу других опасных и неприятных поступков, да только что-то не хочется. Не было у него сегодня никаких желаний, кроме желания вернуться под кров «Нового Эрмитажа», который он машинально назвал про себя «домом». Домой хотелось Степану Сергеевичу, к рукописям и дневнику.

30. Полотняная рубашка весом в семь фунтов

Первым человеком, погибшим насильственной смертью, которого в своей жизни видел Маркевич, был татарский старьёвщик в Авлабаре. Истошно вопила тётя Маро, с галереи кубарем неслись едва проснувшиеся мальчишки, на улице мгновенно стало не протолкнуться. Татарин лежал не слишком приметно – оттого и нашли его пускай и рано, но всё же не на самом рассвете, хотя жизнь в их квартале начиналась едва ли не затемно – ногами в чахлом бурьяне (в Авлабаре даже бурьян был еле живой), головой в канаву, до половины заполненную мусором. Он был очевидно не стар, но ремесло и смерть