Смерть чистого разума - Алексей Королев

гербу Корвинов-Дзигитульских, думали ли они, как похож окажется на обоих дикарей внук прославленного флотоводца?»

Печать была сломана и дверь приоткрыта – оба обстоятельства никого не удивили. Инспектор Целебан с самым рассеянным и невинным видом, точно он вот-вот был готов спросить разрешения войти, распахнул дверь и исчез внутри. Капрал Симон двинулся вслед за ним, но прямо в дверном проёме остановился и обернувшись, заблокировал собой вход. Веледницкий, Скляров и Маркевич точно натолкнулись на невидимую стену, но поняли, что их позовут в своё время. Шарлемань – он спустился последним – принялся аккуратно собирать обломки старой лестницы, разбросанные по всей площадке.

Инспектора не было не больше минуты и вид он имел крайне озадаченный.

– Входите, господа. Да не толпою. Доктор, вы первый, пожалуйста. А вы, господин Маркевич, пожалуй, замыкающим.

Впрочем, ничего путного из этого приказа не вышло: все трое (Симон успел проскользнуть секундой ранее) втолкнулись в комнату почти одновременно и в одну секунду увидели всё: стена, ещё три дня назад покрытая, словно фресками, сотнями надписей, рисунков и узоров, была чиста. Ну то есть как чиста: бессмысленные угольные разводы, следы торопливой влажной тряпки. Всё было стёрто.

29. Нельзя украсть луну

– Вы закончили? – спросил инспектор Целебан, отодвигая от себя пустую пивную кружку.

– Да, почти, инспектор, – ответил Степан Сергеевич Маркевич, сидевший напротив. От пива он отказался, а молока здесь не нашлось, поэтому послеполуденное время ему скрашивала большая чашка весьма приличного, как и говорил Веледницкий, кофе. Перед ним лежала его собственная записная книжка, откуда он старательно переносил на писчую бумагу всё то, что успел срисовать со стен Ротонды в субботу: обрывки фраз, формулы, рисунки. (Маркевич рисовал неважно, а Корвин, видимо, превосходно, так что рисунки удались Степану Сергеевичу менее всего.) Листы были проложены копировальной бумагой, так что всё написанное Маркевичем отныне существовало в двух экземплярах.

Они сидели в «Берлоге» или, строго говоря, «Медвежьей обители», той самой гостинице с трактиром, чей погреб произвёл неизгладимое впечатление на Лаврова. Это было единственное подобное заведение на весь Вер л’Эглиз и оттого – центр всей местной общественной жизни. Почта и аптека помещались за углом. Церковь с приземистой колокольней и часами – напротив.

Впрочем, как заметил Маркевич, час назад впервые вступая в деревню, размеры поселения не требовали большего. Единственная улица, в которую перетекала дорога от пансиона, заканчивалась едва ли не в полусотне шагов за «Берлогой», а большая часть из полусотни домов, составлявших Вер л’Эглиз, с большей или меньшей живописностью была раскидана по окрестным холмам.

Народу здесь было, однако, поболе, чем в русской деревне в буднишний день после обеда. То и дело хлопали двери аптеки и почты, проехал и высадил пассажиров частный дилижанс, а затем прибыл и казённый.

Почта и составляла главную цель Маркевича в Вер л’Эглиз. И когда Целебан, ещё раз подтвердив свою полупросьбу-полуприказ обитателям пансиона пока не разъезжаться и ознакомившись с записной книжкой Степана Сергеевича – разумеется, только теми страницами, в которых были зарисовки из Ротонды, – решил, что ему необходима расшифровка, Маркевич отважился.

– Вам ведь решительно всё равно, где я буду писать всё это?

– Совершенно всё равно. А что такое?

– Давайте отправимся в Вер л’Эглиз. Вы там пообедаете – получше, чем здесь, – тут Маркевич перешёл на полушёпот, – а я в вашем присутствии всё и исполню. А перед тем на почту зайду. Мне нужно отправить телеграмму в Россию.

Целебан внимательно смотрел на Маркевича никак не менее одной минуты и уже собирался было отказать (именно так понял Маркевич), как вдруг на террасу, где они сидели, вошёл Лавров. Покосившись на Маркевича, он попросил инспектора на пару слов – и это действительно была пара слов, потому что через минуту Целебан вернулся и сказал:

– Хорошо. Раз уж вы, так сказать, мой Ватсон, то, вероятно, в некоторой степени я должен – и могу, что гораздо важнее, – вам доверять. Кроме того, если правила должны быть едины для всех, то исключения тем более, – сказал Целебан и, заметив удивление на лице Маркевича, добавил:

– Господин Лавров отпросил своего секретаря. Ему нужно в Эгль, в банк, получить денежный перевод. Так что поехали на почту. Но, простите уж, условие у меня одно будет: текст вашей депеши вы покажете мне.

Пока Маркевич нацарапывал на бланке несколько слов, инспектор успел получить свою почту: письма сунул в карман, не читая, телеграмму пробежал взглядом. Поданный Маркевичем бланк Целебан изучал словно след убийцы Корвина, однако ничего предосудительного не нашёл.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ МОРСКАЯ РУССКОЕ СТАТИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

ФОТОГРАФИЧЕСКИЕ СНИМКИ ВЫШЛЮ ЖЕНЕВЫ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ МАРКЕВИЧ

Однако по выходе с почты от небольшого допроса не удержался:

– Зачем Русскому статистическому обществу фотокарточки нашего захолустья?

– Ваше захолустье Русскому статистическому обществу без надобности, инспектор. Сия почтенная организация, в которой я состою корреспондентом, снабдила меня фотоаппаратом новейшей конструкции и попросила испытать оный в условиях, так сказать, походных. Скажем, в горах. Ежели качество снимков окажется удовлетворительным, общество закупит партию для своих полевых экспедиций.

– А что у вас за фотоаппарат?

– Такой же, как у Тера. Или как вот у этого господина, – сказал Маркевич, показывая кивком на пересекавшего улицу давешнего туриста в наглухо застёгнутом чёрном сюртуке. Увидев Маркевича, сюртук коротко кивнул ему, что не ускользнуло от Целебана, после чего исчез в «Берлоге».

– Вы знакомы?

– Я вижу его второй раз. Мы встретились во время горной прогулки, которая так нелепо закончилась. Он русский, их двое здесь. Впрочем, вы можете расспросить о нём у Шарлеманя, он был у них проводником.

Целебан кивнул, словно сказанное Маркевичем подтверждало какую-то его мысль, и сделал микроскопическую закорючку в своей записной книжке.

– Ну-с, – сказал инспектор, – пойдёмте обедать и работать.

Маркевич закончил и протянул через стол десяток листиков исписанной бумаги в осьмушку – другой в «Берлоге не нашлось, – предварительно отделив свою копию. Инспектор на некоторое время погрузился в чтение. Затем сложил листы и убрал во внутренний карман.

– Разумеется, всё это не более чем бессмыслица. Бред воспалённого мозга, пусть даже и гениального. Кое-что я узнал, разумеется, сразу, например, цитату из Гёте или ноты первых тактов Марша победителей из «Аиды». Но большая часть требует внимательного изучения. Впрочем, не исключено, что всё это к делу вообще не относится.

– Тогда зачем кому-то понадобилось всё это стирать?

– Может быть, как раз для того, чтобы я потратил время на изучение этой ахинеи вместо того, чтобы ловить убийцу.

Целебан закурил, а Маркевич, отчего-то не испытывавший сегодня никаких желаний, принялся оглядываться. Ресторация папаши Пулена сверкала