Смерть чистого разума - Алексей Королев

сделали его лицо каким-то древним, словно родился он на свет до начала времён. Волосы и борода были пепельного цвета, таким же стало и лицо с осклабленным ртом и обращёнными к небу глазами. Маленький Маркевич смотрел на покойника без ужаса, но с каким-то непонятным себе самому любопытством: до сей минуты он был уверен, что когда человек умирает, у него закрываются глаза – собственно, закрытые глаза для него были первым признаком смерти, и, всякий раз заставая тётю Маро спящей, он начинал её тихонько тормошить, чтобы убедиться, что она не умерла.

Вокруг шеи старьёвщика бурело пятно, буро было и на земле, где лежала его голова. Слова «горло перерезали, аспиды» дошли до Маркевича не сразу, хотя по-грузински он понимал совершенно свободно, и это было второе потрясение: читая у Майн Рида, как семинолы перерезали врагам горло (впрочем, в книгах говорили не «горло», а «глотку»), маленький Маркевич представлял себе, что голова после такой операции наполовину отделяется от тела (играя, он брал тыкву-горлянку и до середины надрезал тонкую часть, воображая, что это голова апача; однажды его застали за такой игрой и, выслушав объяснения, задали хорошую трёпку). Здесь же голова и шея всё ещё образовывали единое целое, но раз взрослые говорили, что старьёвщику перерезали горло, это было несомненной истиной – и одновременно новым знанием.

Вторым таким человеком в жизни Маркевича был Мика Поплавский, повесившийся прямо в дортуаре, когда весь класс был на строевых занятиях. Его нашли Кулаковский и Зосимов, они всегда вбегали первыми. Бахтеяров грохнулся в обморок… И хотя никакой крови не было и глаза Мики уже были закрыты Самусём и вообще он не висел, а лежал на койке, – это было гораздо страшнее, чем тогда, со старьёвщиком. Может быть, от того, что это же был Мика, тщедушный рыжий Мика, лучший математик и худший танцор класса, в котором робость и шалопайство были так трогательно и неразрывно переплетены; а может быть, от того, что лежал он тогда на его, Маркевича, койке. Лицо у Мики было не серое, а зеленоватое, как говорил «англичанин» Зотман, – olive; такого цвета были мундиры у британцев и глаза у весёлых валашек, торговавших на базаре виноградом и арбузами.

Эти две смерти долго не давали Маркевичу покоя, и старьёвщик, и Мика снились ему без конца, и оба непременно в этих снах воскресали. Всё закончилось в декабре пятого года на долгоруковских баррикадах, когда смерть за каких-то несколько часов стала не просто обыденностью – сиюминутной частью жизни, такой же, как еда, испражнение или сон. Когда каждые час-полтора тащишь, в лучшем случае вдвоём, а чаще в одиночку, мёртвое тело в подворотню – не для того, чтобы исполнить хоть какой-то обряд, а чтобы не мешало стрельбе, не загораживало обзор, – такие покойники не будут тревожить твои ночи. Это Маркевич с некоторых пор знал твёрдо.

* * *

Из дневника Степана Маркевича

Несколько листов, вклеенных много позже.

Пять или шесть строчек в давно утерянной записной книжке – вот что осталось от той пары часов, когда я присутствовал при извлечении тела К. со дна пропасти. Потрясение было неожиданным – так что не совсем понятно, от чего я пришёл в больший упадок душевных сил, от лицезрения тела или от своей реакции на это. Поэтому сейчас я осознанно изберу несколько протокольный, даже телеграфный стиль изложения – это поможет сохранить ценность Факта, избежав его эрозии Эмоцией.

1. Веледницкого и Склярова я застал, к счастью, совместно копающимися в каких-то счетах. Дверь кабинета я за собой прикрыл, но помогло это мало. С. схватился за сердце, охнул и осел, В. кинулся за каплями, капель в шкапе у него не оказалось, он ринулся в буфетную за помощью мадам, по пути едва не сбив с ног Луизу, а далее всё было делом простым. Пока мы с В. поджидали – не более пяти минут, – что С. приведёт себя в порядок и присоединится к нам, весь пансион уже был в курсе, куда и зачем мы направляемся. Да даже если бы С. проявил чудеса выдержки, – жандарм, оставшийся в пансионе, никаких сомнений в том, что что-то произошло, не оставлял.

2. В. действительно отлично знал место, которое указал Целебан. До него и впрямь было – рукой подать от санатория, если бы не пропасть. Когда-то там была массивная из трёх каменных плит скамья, пользовавшаяся успехом у туристов и особенно у влюблённых парочек, во-первых, из-за своего уединённого местоположения, а во-вторых, из-за чудесного вида, в том числе, с некоторых пор, и на Ротонду, с этой скамьи открывавшегося. В прошлом году, однако, случился оползень, совершенно уничтоживший скамью и вообще несколько обезобразивший пейзаж.

3. На весь путь мы потратили минут двадцать. Сперва нам пришлось миновать Ротонду, пройти несколько сот метров в сторону деревни (остававшейся, впрочем, ниже и правее), затем перейти небольшой мостик, переброшенный через пропасть, и забрать резко влево и вверх, на едва приметную тропку, тянувшуюся вдоль края пропасти; тропку, впрочем, совершенно безопасную. Действительно, получался крюк – через несколько минут мы увидели Ротонду, только с противоположной стороны пропасти. Местность ничем не примечательная: что-то вроде лужка (то есть, вероятно, раньше там был луг), затем гряда каменной осыпи, далее – пропасть. (Чуть позднее я заглянул, превозмогая страх: было далеко не так глубоко, как под Ротондой.)

4. Тело К. было уже поднято – вероятно, совместными усилиями Шарлеманя и того самого второго проводника, его конкурента, имя которого я так и не выяснил. Теперь они втроём с Симоном переворачивали тело так и сяк, а Целебан отдавал им распоряжения и беспрестанно что-то черкал в записной книжке. Шёл мелкий противный дождь.

5. С. не дошёл до места шагов пятнадцати и непременно снова осел бы, если бы вокруг было хоть что-то кроме мокрой земли. Мы же с В. подошли. «А, это вы, доктор, – не оборачиваясь сказал Целебан. – Изволите опознать личность?» Я удивился, ибо если не сам Целебан и его верный капрал, то уж оба проводника точно знали, как выглядит самый знаменитый обитатель Вер л’Эглиз. Но В., кажется, воспринял это как должное. «Да, господин инспектор. Это мой постоялец и пациент господин Корвин-Дзигитульский», – сказал он. (И вопрос и ответ, разумеется, произносились по-французски.) Целебан кивнул, после чего указал на тёмное пятно между лопаток К. «Видите?». Теперь уже кивнул В. «Входное отверстие, сколь я понимаю?». «Да», ответил Ц. – «А вот и выходное». (Симон и проводники перевернули тело, и я впервые увидел мёртвое лицо К. В этот момент раздался сдавленный хрип