Легенда об Эльфийской Погибели - Александра Рау

прежде? – напряженно спросил я. Вопрос, разумеется, не требовал ответа. – Однажды я уже решил, когда оборвать их нити, и не считаю, что волен делать это снова.

Богиня хмыкнула, как будто бы сомнения в ее методах воспитания искренне ее оскорбляли. Мне казалось, что она играет со мной: соглашусь – значит, все же считаю себя лучше прочих, откажусь – считай, противлюсь воле Богов. Для меня не существовало выигрышного хода. Загнанный в угол великой силой Природы, я мог лишь блеять, надеясь, что меня примут за барана; достаточно милого, чтобы не зарезать к ужину, но недостаточно умного, чтобы вести стадо вместо пастуха.

– Я не дарую тебе власть, – произнесла Матерь, растянув последнее слово. – Я обрушиваю на тебя самое страшное наказание. Быть может, я не помню твоего имени, но самые очевидные черты твоего характера от меня не ускользнули. Я точно знаю: ты будешь мучиться из-за каждого дня, которым не сможешь наградить ту или иную жизнь. Твоя душа будет страдать из-за каждой матери, рано потерявшей сына, и ребенка, толком не запомнившего отца. Сколько времени ты даруешь раненому в сердце другу? Истекшей кровью возлюбленной? Погибшему в ее чреве дитя?

В горле мгновенно пересохло.

Богиня расхохоталась, словно звук разбивающегося вдребезги сердца ласкал ее слух.

– Ох, дорогой, ты не знал? – пропела она, и ее слова истекали ядом. – Впрочем, откуда! Мужчины редко замечают изменения, пока округлившийся живот не станет входить в комнату раньше женщины.

– Разве… могли ли мы…

– Не кори себя, в этом нет ничего удивительного. Его нить еще тонка. Лишь начала плестись.

– И я…

– Можешь, – подтвердила Матерь, отвечая на незаданный вопрос. – Ну так что, по рукам?

Я резко кивнул. Ее нетерпеливость несколько настораживала, но я не видел иного выхода, кроме как согласиться.

– Время здесь стоит на месте, и ты можешь заниматься распределением хоть целую вечность, но как только закончишь – течение рек тут же возобновится, а солнце продолжит вставать на востоке и садиться на западе.

Перед Богиней, вынырнув из образовавшейся на мгновение дымки, возник клубок из множества разноцветных нитей. Матерь указала на него рукой. Так, будто бы мне не требовались объяснения.

– Вообще-то я прежде не занимался таким, – нахмурился я.

– Для этого не нужно особое мастерство. Возьмешься за нить, и она сама расскажет, кому принадлежит и как много лет в себе содержит. Приступай, – она хихикнула, позабавленная глупым вопросом. – Обещаю не подглядывать.

Ребячество Богини откровенно раздражало меня, но я упорно молчал, с усилием смыкая губы. Она упорхнула, будто бабочка, на другой берег пруда, и принялась увлеченно рассматривать распускающиеся на кустах цветы.

Я подошел к средоточию жизни, с которым мне предстояло разобраться, но долго не мог заставить себя до него дотронуться. От буйства красок болели глаза, и я, поняв, что иначе никогда не начну, крепко зажмурился и вытянул руку вперед, касаясь случайной нити. Вопреки ожиданиям небеса не разверзлись от грозного голоса Отца; знания об обладателе нити, забравшись под кожу, просто перетекли в мое сознание. В голове возник ясный образ Марли. Я видел, как проходят его годы: гвардеец стремительно взрослел, отращивал бороду, отпускал усы, женился. Видел, как он, старый и немощный, все еще служит королю, и при виде него каждый стражник почтительно склоняет голову.

Ему моя помощь не нужна.

Я выдохнул и едва не расплакался; значит, не все они, выжив на поле боя, погибли по моей прихоти. Верно, воображение разыгралось сильнее, чем я предполагал; молнии оказались не так сильны.

Темно-желтая нить Индиса сообщила, что однажды он все же откроет кое-кому каждую из страниц своей жизни, а его путь до реки духов будет долог, полон славы и свершений. Вот только в самый страшный момент жизни он стоял совсем рядом со мной – и поплатился за это. К счастью, в моих силах было это исправить.

Дотронувшись до светло-серой, особенно толстой на фоне прочих, я увидел увенчанный короной лик капитана. Он проведет жизнь бок о бок с моим лучшим другом, став тому опорой, а также обзаведется женой, что подарит ему крепкого, здорового сына. Над его нитью я тоже поколдовал – иного слова подобрать не удавалось, – ибо не мог допустить, чтобы будущий король не увидел трех очаровательных внучек, что ему подарит союз наследника с эльфийкой.

Страх ушел, его место занял азарт. Я четко знал, чья жизнь оборвалась из-за моей магии, чья – по вине меча, и помогал, насколько это было возможно. Кому-то доставались годы, кому-то – дни, а кого-то я, борясь с муками совести, пропускал; впрочем, смерть некоторых была для мира благом, а чьи-то нити и без того истончились настолько, что кончина их обладателей была неминуема.

Время шло – или, точнее, дожидалось момента, чтобы вновь сдвинуться с места, – запасы нитей иссякали, а я никак не мог добраться до главной, той, что Богиня наверняка упрятала в самое сердце клубка. Ноша богов давила на плечи. Вершить судьбы из обители Матери казалось тяжелее, чем там, на поле боя, когда ярость сметала все на своем пути, и все же помогала понять, почему Богиня так легкомысленно относилась к людям: их путь был слишком короток, чтобы строить на него серьезные планы. Впрочем, на их месте отсутствие вмешательства я бы счел за благо.

Разум наполнили полные крови образы и сапфировые глаза, сверху вниз смотрящие на поле боя; я едва не прогнал ее лик, как привык делать это во снах.

– Что, если бы я и вправду к ней присоединился?

– Помог бы ей добраться до горного короля и уничтожить его, – тут же ответила Богиня, словно с нетерпением ожидавшая этого вопроса.

– И все? Никакой войны и истребления эльфийской расы?

– Не знаю, – призналась Матерь. – Там ведь был бы замешан один вольнолюбивый эльф, любящий рушить мои планы.

Я коснулся нити снова и ничуть не удивился, что всю дальнейшую жизнь Минерве суждено было сеять разрушения. Бездумно и безжалостно. Убивать самой и казнить руками палачей, впитывая чужой страх, а затем прятаться за дверьми покоев и рыдать, пока не упадет без сил. Любовь могла бы исцелить израненное сердце, если бы нашла в него дорогу, но та была усеяна стражей и остриями пик. Я холодно отсчитал расстояние от конца нити до дня сражения и коротким движением разорвал ее на две части.

– Становится интересно…

Голос Богини прозвучал прямо над ухом, пощекотав кожу горячим дыханием.

– Не думала, что ты решишься на это.

Я бросил на Матерь короткий, полный недоумения взгляд.

– Разве вы бы сохранили ей жизнь?

– Людям нужны не только герои, но и злодеи, – объяснила она. – Объединившись против нее, их сплочение…

– Победа над ней сплотит их не меньше.

Богиня не ожидала, что я перебью ее, а потому не нашлась с ответом, и эта заминка позволила мне продолжить дело. Аштон, Аэгтир, Филаурель, Брук, Бэт, Финдир, совсем юный Арло, Киан, Рагна… Несмотря на внешнюю преданность последнего, нить поведала, что он сбежит при любом раскладе – кто бы ни победил, – удрав как подлое, трусливое животное. Не желая даже смотреть, какие бесчинства он задумал, я крепко схватил его нить за оба края, но та не поддалась, сделавшись твердой, словно была выкована из стали.

– Этого оставь, – скомандовала Богиня из-за моей спины. – Для него я подготовила кое-что иное.

– Вы обещали не подглядывать, помните?

– Зануда.

Фыркнув, Мать Природа покинула меня; не оборачиваясь, я понял это по легкому дуновению ветерка, сопровождающему каждый ее шаг, и свету, что мерк по мере того, как она удалялась.

Самой последней оказалась нить ярко-красного цвета, свернутая в крошечный клубок. Я разматывал его медленно, внимательно просматривая каждую сцену, что дар богов позволял мне увидеть. Вот она, совсем маленькая, бежит по королевскому саду и падает, в кровь разбивая коленки; густые темные брови сдвигаются к переносице, придавая детскому личику удивительно строгое выражение, но из глаз не падает ни единой слезы. Вот ей уже тринадцать, и она все же плачет, потому что ей не нравится предложенное служанкой платье, а вот – турнир, и снятый с головы шлем помогает ей выиграть главную награду. Поцелуй в башне, ночь в водах Сэльфела, сражение… и пустота. Чуть меньше половины из оставшихся у меня лет я вплел в нить Ариадны, но ее будущее виделось по-прежнему мрачным и безрадостным, и я отчетливо понимал почему.

Я вернулся к нашей встрече у священного пруда. Пришлось приглядеться, чтобы отыскать тонкую, едва заметную на фоне кожи бежевую нить. Я не видел лица, не слышал имени, не чувствовал настроения; дитя ничем из этого не обладало. Оно было лишь искрой, отблеском мимолетного счастья родителей. Я принялся отдавать ему оставшиеся в запасе годы, но так медленно, чтобы