Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

моя подруга Ванда. В основном дежурили на крыше. Не знаю, как-то не было страха и, во-вторых, почему-то была полная уверенность, и не только у меня, что война ненадолго, что она должна кончиться, ну год, не больше. Но она затянулась.

Потом из домоуправления я перешла работать в радиокомитет. А там, напротив, открылись курсы, а я очень хотела уйти на фронт, тем более поступали извещения о гибели друзей, с которыми я росла вместе. Открылись курсы радистов, и я записалась на эти курсы. Проучилась я там недели полторы-две, как из Горького приехал офицер с набором в военное радиоучилище. Объяснил, куда после окончания этого училища поступают, про партизанские отряды, что такое штаб, фронтовая разведка. Ну а это, сами понимаете, романтика где-то подсознательно. Я записалась. Надо было через три дня уезжать в Горький, и я не знала, как сказать дома, что пойду учиться, а потом на фронт. Я в итоге сказала. Но мама у меня вообще была необыкновенный человек. Я знаю, как было тяжело, потому что папа умер, да и вообще – ребенок уходит на фронт. Но она сказала: «Решила? Считаешь, что это твой долг? Иди». Я окончила это училище, и нас направили на 4-й Украинский фронт, это была тыловая разведка.

И. Чему вас в этом училище обучали? Какие навыки вы приобретали?

Р. Шифру, быстроте работы, морзянке, ну и, конечно, стрелять. Больше ничего. Мы радисты. Если бы мы шли, зная язык, как резиденты или старшие по группе, а поскольку радисты, то какие особенно нам знания. За те пять месяцев, которые мы учились в училище, язык мы все равно бы не выучили. Надо сказать, что, к сожалению, у нас был немецкий язык в школе, но и преподавали его не очень и мало кто как-то знал этот язык. Ну и, наверное, все-таки думали, что не четыре или пять лет продлится война, а она скоро кончится, поэтому в основном учили морзянке, кодам, шифрам, как связываться, чтобы умели стрелять. Все.

И. И вас посылают на фронт.

Р. Да. Нас было 8 человек из нашего училища, мы ехали в одну и ту же часть. Все молодые, все спешили на фронт, а то без нас война кончится, а мы не успеем повоевать. Ехали на перекладных и когда прибыли в штаб, то командир части, ну представьте, молодые… у нас Юра был Финкельштейн, он прибавил себе два года, ему вообще 16 было. Ехали и в тендере, и на подножках, на чем только не ехали, лишь бы попасть. Поэтому вид у нас был очень хороший. У меня были так заплетены косички, чумазое лицо где-то, в общем, командир схватился за голову: «Господи, детский сад мне прислали».

Ну, потом направили нас на место жительства. Мы жили у хозяев. Это была деревня, Украина. И каждого разместили к кому-то в дом. Нам запретили встречаться, потому что мы засекречены. Нам рассказали, что нас посылают в тыл врага, надо будет прыгать с парашютом. Но друг с другом лучше не встречаться. Поэтому мы проучились вместе, ехали вместе. Мы в общем-то друзья и вечерами, когда наши начальники, а к каждой группе был прикреплен офицер, который и шифровальщик, и радист, и когда они от нас уходили, мы, естественно, вечерами встречались. Через неделю мне дали старшего напарника. Ну а здесь, вообще, он прекрасно играл на гитаре, чудесно пел, собирались у нас. Командование, наверное, знало, а что сделаешь. Но его как-то очень быстро у меня забрали. Причин они не говорили. Я опять одна осталась, а потом мне дали еще одного старшего.

И. В каком году это все было?

Р. Это было… конец 1943 года или даже 44-й. А потом послали меня на задание в Венгрию. Нас было 2 радиста и 4 венгра. Старший был венгр, такой Заркан Эрлей. Нас послали нелегально. Были какие-то документы, но это так… Высадка была очень неудачной. Наш грузовой мешок, в котором было питание для рации, питание для нас, одежда, шли нелегально, поэтому нам нужно было переодеться. Мы приземлились на склоне горы, а внизу была каменоломня, и там, видимо, были поселок рабочих, которые работали на этой каменоломне, и комендатура. И наш грузовой мешок упал прямо около этой комендатуры. Ну и, конечно, сразу поднялась паника. А когда приземлялись, один из венгров – Бела Бартош – сломал ногу. Мы приземлились, собрались все и решили послать, а у нас двое венгров были в венгерской форме, послали одного из них узнать, что там внизу, так как грузовой мешок найти не могли. Он спустился и очень быстро поднялся. Сказал, что грузовой мешок упал около комендатуры и сейчас собирается карательный отряд. И мы стали уходить, подниматься вверх, в гору, и искать, где можно спрятаться. Бела все просил, чтобы его бросили. А как бросишь? Пристрелить у нас была возможность, но убить человека нужно иметь очень большую силу воли, тем более если он не враг. Но он все равно вырвался и скатился вниз с горы. Мы поднимались наверх, поднимались тяжело. У меня был аппарат, хоть и легенький, но три батареи, которые питали аппарат, они очень тяжелые. Уже выдыхались, почти добрались до вершины, как увидели кустарник, причем довольно-таки густой. И старший говорит: «Давайте-ка здесь ляжем, будь что будет». Мы легли в кустики, я вынула пистолет из кармана, а в кармане рукой держусь за гранату и думаю, что сдаваться не будем. Мы знали, что такое плен. А двое, которые были в гражданском, они просто сели, сели с автоматами. И как раз недалеко проходит этот карательный отряд и видят, сидят солдаты, а те сделали вид, что портянки приводят в порядок. Они венгерский язык знали, с ними переговорили и прошли дальше. Мы до вечера просидели в этих кустах. Причем когда они прошли, то двое поднялись наверх и стали смотреть, что внизу. И увидели там домик лесничего. К нему была и шоссейная дорога подведена, и узкоколейка. Там были его дом большой и еще какие-то подсобные дома. Мы пронаблюдали за этим лесничим и решили спуститься вечером, узнать, где мы. Потому что, как правило, туда, куда мы должны были приземлиться, не приземлялись, были отклонения. Мы спустились. Впервые мне было очень почему-то страшно. Потому что не знали, куда идем, к кому и что тем более идем в дом. Хотя мы видели, что какая-то часть работников ушла. Там, по-моему, семья – муж и жена, не знаю, были ли дети, они в другом домике были. Мы спустились.