Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Нас очень приветливо приняли, сказали, что они сочувствующие, что здесь проходил карательный отряд, они ушли, но лесничий пошлет своего сына узнать где и что, и укажем тогда вам дорогу к Будапешту, чтобы она была более безопасной. И надо отдать должное, что мы прошли еще несколько гор, поднялись на еще одну гору и с горы увидели Будапешт. Но это осень, октябрь месяц, дожди, несмотря на то что мы пытались нашу одежду посушить, а раздеться не могли совсем. Одежда была влажная, холодно, не спали две ночи вообще. Старший говорит:

«Пойдемте на гору, там кустарник довольно-таки густой, и день здесь переспим». А там вокруг было очень много каменоломен в горах. «Давайте мы здесь отдохнем, а по очереди будем спать». А к этому времени у нас Ференц такой был, его послали узнать, какой дорогой лучше идти, он ушел и не вернулся. Мы так и не знаем, что с ним случилось, и нас осталось всего четыре человека – Золя, Хорват, я и Вадим. Я и Вадим, мы как радисты, а нам все равно надо было с нашими связаться, правда, мы уже связывались и сказали, что приземлились, но мы пытаемся выйти из этого окружения, или облавы. Мы легли и уснули. Я проснулась от пинка в бок. Открыла глаза, стоят военные и гражданские. Оказывается, наших ребят на посту разморило, а тут солнышко появилось, тепло, и они уснули. Вот так мы попали в плен. Сначала нас спустили вниз с горы и хотели расстрелять, но появился какой-то военный и сказал, это уже с перевода нашего старшего: «Русских партизан сначала пытать, а потом вешать». И нас куда-то повезли. Привезли в какой-то городок, не в Будапешт. Когда нас сажали в грузовик, руки сзади связаны, а я невысокого роста и не могла туда подняться, какой-то солдат взял сзади меня за руки и кинул в этот кузов. Я, чтобы не закричать, зажала рот. А другой солдат, я же упала ничком, ударил меня по голове сапогом, и я насквозь прокусила губу. И там, когда нас привези в какое-то здание, стали давать есть суп горячий. Я, конечно, его есть не могла. Там сидели венгры, Венгрия же воевала на стороне Гитлера, они сидели, ржали, но это Бог с ними. А к вечеру нас повези, и Золя сказал, что нас везут в Будапешт в гестапо.

Привезли нас в гестапо. В этот день ночью не вызывали, а на следующий день меня вызвали на допрос. Ну, у нас была такая «легенда», что мы не диверсанты, мы не шпионы. Так как Красная армия движется очень быстро и уже идет по Европе, мы просто должны были сказать, что советские люди не варвары, не людоеды, чтобы местное население не боялось. Конечно, они не верили, били. Один раз вызвали на допрос. А когда после второго допроса меня отправили в камеру, а камера была, видимо, когда-то была тюрьма, потому что стена и у меня вот с этой стороны решетка, а там пространство и следующая камера. Там стояла печка, буржуйка, но когда мы были, там не топили. И вот из соседней камеры, видимо, я застонала, потому что больно и надо было доползти до нар, я только услышала стук и шепот: «Ты кто?» Но не на русском я зыке, а на польском. Но поскольку еще до войны у нас жили поляки, я что-то понимала по-польски. А во-вторых, он нам тоже доступен.

– Подползи. Ты кто? Я говорю: «Русская».

– Пытали?

– Да.

– Больно?

– Да.

– Пой!

– Что?

– Пой!

– Ты кто?

– Я английский летчик, зовут меня Иван. Пой.

– Что пой?

– Песню пой.

– Какую песню?

– «Вольга, вольга». (Смеется.)

– Я не могу петь, у меня сил на это нет.

– А ты пой, тебе будет легче.

Я пыталась, но ничего у меня не вышло. И вот он так каждый раз спрашивал меня, кто я, почему попала в плен. Как меня уже здесь, в России, на допросе спросили: «А он, может быть, был «подсадной уткой»?» Он бы был «подсадным», если бы расспрашивал. Единственное, что он спросил, – кто я и откуда. Я сказала, что я русская военнопленная из Москвы. Больше он у меня ничего не спрашивал. Единственное, он всегда старался сделать так, чтобы отвлечь меня от боли, которую я испытывала, и чтобы где-то поддержать по-человечески. А в одно утро я проснулась, никакого там завтрака не принесли. Ну, завтрак – чай или кофе, баланда, кусок хлеба. А был один солдат, который очень интересовался русскими. Когда он дежурил, он подходил ко мне и говорил: «А правда, что у вас едят детей?» Я говорю: «А ты веришь, детей едят, а наша-то армия скоро к вам подойдет». – «А правда, у вас на медведя с рогатиной ходят?» – «Конечно. Видишь, какие мы мощные, ты же видишь, как мы движемся». Я не знаю, кто он был, но он говорил на каком-то славянском языке, поэтому его можно было понять. Вот он как-то подошел в одно прекрасное утро и говорит: «Посмотри в окно». Я смотрю, а там летит горелая бумага. «Ваши в Будапеште». И вдруг слышу, с другой стороны уже морзянку выбивают: «Товарищ, ты видишь? Посмотри в окно». Я ответила, что вижу. Слышу, там запели «Марсельезу». Это правда длилось недолго. Прекратилась все, тишина, только бумага летит. Оказалось, что это была танковая разведка. Она прорвалась в Буды и ушла обратно. Ну нас спешным образом направили в тюрьму. Там я познакомилась с югославкой, которая была в партизанском отряде. Ее приговорили к пожизненному заключению. Меня-то сначала направили в больницу, потому что били по пяткам и я ходить не могла. А у нее то же самое, но она ходила на костылях. Но ей досталось больше, чем мне, поэтому я с двумя палочками, а не с костылями ходила. Мы там недолго были. Сидели, мечтали о том, как закончится война, будем друг к другу ездить в гости. Она мне покажет Югославию, Черногорию, а я – как в Москве хорошо. В общем, она меня учила немецкому языку, а я ее русскому. Ну и, наверное, неделю мы там просидели, и нас отправили в другой город. Это мы сидели в подземной крепости. Там я встретила свою подругу по училищу, мы вместе были в одной части, – Тамару Бессуднову. Еще одну подругу – Лиду. Радист, который был со мной, Вадим, они очень с ним дружили, мы думали, что они поженятся. Они спросили, что с ним. Я ничего не могла сказать, так как его не видела. А оттуда нас повези в концлагерь.

Привези утром рано, и шли