Аромат изгнания - Ондин Хайят

Селены подхватило нас, как волна, на гребне которой потрескивали искры смеха. Я с восторгом открывала места, о которых ничего не знала. Теперь я была на верной стороне дороги. Год назад другие люди хотели моей смерти, я шла день за днем по раскаленной пустыне, ступая по трупам, сегодня же мчалась по дорогам на красивой машине и веселилась…

В этом путешествии Камиль очень привязался к Марии. У них было много общего – тонкая душа и склонность к мистицизму. Глубокая вера Марии произвела большое впечатление на юношу, и ему очень хотелось быть на месте Бога, которого она так любила. Она выглядела куда более уверенной, но я по привычке присматривала за ней, никогда надолго не сводя с нее глаз, потому что чувствовала, как она еще хрупка. Мы всегда делили одну комнату. Я взяла с собой тетрадь со стихами и красный пенал. Я читала ей сказку про дерево или про разноцветную бабочку, пока она не засыпала. Иногда она просыпалась среди ночи и выглядела такой напуганной, такой глубоко потрясенной, что мое сердце на миг переставало биться, а потом вновь тяжело колотилось в груди. Я подходила к ней и обнимала ее, пока демоны не смирялись с тем, что я никогда ее не оставлю. Часто по утрам она начисто забывала свои ночные кошмары, как будто жила в двух параллельных мирах, один из которых, безжалостный, преследовал ее во сне.

Я должна навсегда остаться рядом с ней и защищать ее от укусов ночи.

Мы добрались до Дамаска. Отец Селены был замечательным гидом и терпеливо отвечал на все наши вопросы. Я прижималась лбом к стеклу, крепко обнимала Марию и смотрела, как убегает назад пейзаж. Плавное покачивание машины убаюкивало меня. Время от времени я засыпала на несколько секунд, восполняя свои бессонные ночи. Когда мы приехали наконец в Дамаск, «самую древнюю столицу планеты», как объяснил нам Самир, день уже клонился к вечеру. Оранжевое солнце ласкало город.

Назавтра Самир повел нас в мечеть Омейядов, построенную в 715 году.

– Дамаск распространил влияние ислама до Андалусии. В табличках города Мари в две тысячи пятисотом году до нашей эры, в табличках Эблы, в египетских иероглифах уже упоминалась Димаска, – говорил он.

Строения мечети квадратом окружали часть города. Я рассматривала ее великолепные мозаики и минареты, взмывающие в небо, как бы напоминающие Богу о нашем существовании. Во дворе я задержалась, чтобы полюбоваться фресками. До меня доносились голоса, пение и детские крики. Небо было такое синее, что больно глазам. От полноты жизни мне вдруг сдавило горло. Жорж сел рядом и увидел, что глаза у меня закрыты.

– О чем ты думаешь, Луиза?

– Ни о чем. Поэтому мне хорошо.

Он вошел на цыпочках в этот момент благодати, как и подобает внимательному другу, не потревожив меня.

Мы пробыли в столице три недели, в которые Зияд постоянно устраивал вылазки в город с наступлением ночи. Отцу не раз приходилось искать его в многочисленных кафе в центре города, где он ошивался. Его манера не считаться со старшими напоминала мне манеры Пьера. Был бы мой брат похож на Зияда, останься он в живых? Сумел бы совладать с буйством, которое так часто овладевало им? Что бы с ним сталось, не порази его смерть в семнадцать лет?

У входа на восточный базар глухая тревога охватила меня, как будто мне вдруг предстояло нырнуть в бурлящий поток неведомого. Я огляделась и увидела старика, прислонившегося к белой стене, на которой было нарисовано сердце, пронзенное стрелой. Его глаза, как будто жившие отдельно, выражали всю тоску по утраченной любви. Какой-то мальчик нес на голове большие буханки хлеба, словно надел шляпу из муки и воды. Я медленно вошла на базар, продвигаясь по его узким улочкам, бурлившим жизнью. Я шла, держа за руку Марию. Мне удалось немного оторваться от моей памяти. Буйство красок и изобилие запахов заполнили пустоту во мне. Я внимательно смотрела на все, что видела. На пути попалась лавка торговца пряностями. Я наполнила легкие сладковатыми, острыми, летучими ароматами жизни. Водоносы расхаживали со своими подносами, разливая драгоценный нектар в маленькие чашечки. Мы шли в одном ритме, захваченные буйством жизни на этих ярких улочках. У Селены раскраснелись щеки, и она стала еще красивее.

– Смотри, Луиза, пряности, медь, ткани!..

Я почувствовала, что она хочет мне сказать: «Посмотри на жизнь, Луиза!» Здесь было много всего, и все под рукой. Это была лавка всех возможностей, вдруг воплотивших самые безумные мечты. Мне подумалось, что мы могли бы провести здесь много прекраснейших дней. В лавке медника жизнь засверкала, расцветившись тысячей переливающихся красок. В одном подносе я разглядела свое отражение. Такая я походила на золотую принцессу, возникшую из ниоткуда. Парча, эти роскошные ткани, расшитые узорами из золотых и серебряных нитей, была великолепна. Было здесь и мыло на оливковом и лавровом масле, которое я так любила, инкрустированные шкатулки, бильбоке, которые обожал дедушка, вышитые шали, кальяны, украшения, сотканные вручную ковры изумительных расцветок. Было все, сверх желания и потребностей.

Самир повел нас на мыловаренную фабрику. Внутри ничего не менялось веками. Рано утром мыловары смешивали в больших чанах оливковое масло и масло ягод лавра. Постепенно повышая температуру и несколько раз перемешав эту драгоценную жидкость, они выливали ее прямо на пол, на промасленную бумагу, чтобы мыло не прилипало. Потом, когда оно подсыхало, его резали, наносили на каждый кусок печать фабрики и собирали. Потом бруски сохли на солнце восемь-девять месяцев, постепенно меняя свой зеленый цвет на бледно-желтый. После этого их раскладывали на прилавках базара, откуда они попадали в шкафы, в хаммам или в ванную.

Выйдя с фабрики, я остановилась посмотреть на трех маленьких девочек, прислонившихся к стене. Их веселость напомнила мне меня прежнюю.

Я тоже сбегала вприпрыжку по склону моего детства, подставив ветру сияющее лицо. Я тоже тянула руку к небу, чтобы коснуться облаков. Я тоже укутывала дни тучами смеха. Я тоже была ребенком, силившимся разрешить своими мечтами загадку жизни. Я тоже взлетала к радуге на крыльях разноцветной птицы. Я была солнцем – таким же, как и вы сегодня. Но кожу искололи укусы колючек, ожоги крапивы. Сегодня я иду внутри себя, топчу свои пейзажи в поисках хоть одной невырванной травинки. Без устали исходила я мои горизонты. Я бегу, чтобы улететь подальше и бежать от этого тела, в котором я погребена. Я карабкалась на звезды, чтобы забраться на крышу мира, но Вселенная погасла, обратив мой поиск во тьму.