Скульптор твоего тела - Игорь Евгеньевич Журавлёв

Он зачем-то заговорил с акцентом, хотя еще минуту назад его русский был вполне чистым. Пытается надавить на меня психологически? Но это меня лишь рассмешило, и страх улегся. Тоже мне, клоун нашелся!

— А ты не баба, чтобы мне нравится, — улыбнулся я ему навстречу.

Дальше я укрыл лежащего на спине и что-то на своем бурчащего чеченца простыней до подбородка и достал из большой сумки, принесенной с собой, баллончик с маской.

— Это что, зачэм? — нервно спросил пациент.

— Это наркоз, ты не перенесешь операцию без наркоза. А если бы даже перенес, то все равно дергался бы, а в моем деле нужна полная расслабленность мышц лица.

Он опять выругался по-своему, ну, так я думаю, по-чеченски все равно не понимаю. Но когда человек ругается, на любом языке, это сразу видно. Однако препятствовать мне не стал. Я надел на него маску и тихонько, отвинтив вентиль, пустил изофлуран. Когда пациент уснул, я закрутил вентиль обратно и снял с лица маску. Она мне больше не понадобиться. Вообще, для операций на лице наркоз обычно вводят внутривенно, поскольку состояние пациента надо постоянно поддерживать. Но мне это не нужно, у меня есть другой способ.

Я положил свою ладонь на руку Гази и потянул из него энергию. Я не стеснялся, мне нужно, чтобы он был в отрубоне не только, когда я буду его лепить, но и когда я уйду. Лишь после того, как пациент погрузился в глубокий обморок из-за потери сил, я приступил к делу.

Я не очень старался, скорее просто забавлялся. Смял его большой и тонкий с горбинкой хищный нос и слепил из него рязанский нос-картошку. Его узкие губы я увеличил и теперь, он бы, наверное, мог получить прозвище «губошлеп». Я тихонько засмеялся и выдавил все луковицы волос из его щек, подбородка, шеи и с верхней губы. Теперь ему долго не понадобиться бритва, если вообще когда-то понадобится. Его красивый высокий лоб я сузил так, что линия волос начиналась за пару сантиметров от бровей. Конечно, я не стал возиться с черепом, просто натянул кожу, убрав лишнюю. Дальше я поработал с его впалыми щеками, которые стали большими и упругими. Такой себе, знаете, откормленный бабушкой туповатый и престарелый внучок получился. И как последний штрих — из черных его волосы стали рыжими. Не ярко-рыжими, но достаточно рыжими, чтобы не ошибиться.

Я полюбовался на дело рук своих и чуть не расхохотался. Впрочем, я сделал то, что он хотел, теперь его мать родная не узнает и при этом, он даже не урод. Но и явно не чеченец на вид. Теперь оставался последний штрих. Такого я не делал еще никогда и не хотел бы делать в будущем. Но и отпускать на свободу бандита не хотелось еще больше. Сдвинув простыню, я положил ладони на грудь, прямо над сердцем и приступил к самой тонкой части работы. Я понимал, что, если ошибусь хоть чуть-чуть, то он умрет у меня на столе прямо сейчас. И тогда меня из подвала не выпустят. Если слишком перестрахуюсь, то он может прожить еще долго, а я не хочу этого. Кто-то должен отомстить за то зло, которое он причинил? И получается, что это я.

Когда я закончил и всмотрелся в результат, то остался доволен. Огромный тромб прямо возле сердца держался, можно сказать, на одном честном слове. Стоит Гази хоть немного больше обычного понервничать или напрячься, поднимая, например, тяжелый чемодан, и смерть его будет быстрой. Впрочем, если даже он будет спокоен и ничего, тяжелее ложки поднимать не будет, тромб под током крови все равно оторвется. Максимум, я прикинул, через пару-тройку дней. А за это время он не выйдет из этого дома. Потому что я сейчас замотаю его лицо бинтами по самые глаза и запрещу их трогать, минимум, неделю, пообещав, что через неделю появлюсь сам снимать швы.

Я вздохнул и стал собираться. Этот не очнется до вечера точно, а то и до утра. Чувствовал я себя отвратительно, мне больше было не смешно. Человек, лежащий на столе, конечно, подонок, но ведь и я не судья.

Как ни странно, но меня выпустили. Я сказал, какие таблетки надо купить, если ему станет больно. Но добавил, что вообще-то болеть не должно, все сделано максимально аккуратно. Так же пообещал придти ровно через неделю, а до этого велел бинты на лице не трогать, если не хотят, чтобы все заживало плохо или вообще не загноилось.

***

Гази очнулся ночью. Огляделся и понял, что лежит он на кровати под одеялом в комнате, которую ему выделили в доме банкира. Так он всегда презрительно называл про себя мужа сестры.

Гази острожно ощупал лицо и понял, что голова вся забинтована. Тогда он встал и, чувствуя сильную слабость во всем теле, прошел, включил свет в комнате и остановился возле большого зеркала на дверце шкафа. Понятно, что под бинтами не смог увидеть ничего. Острожно потрогал лицо руками, но никакой боли не почувствовал, что было странно. Гази насторожился, его почти звериная чуйка никогда не подводила его, вот и сейчас он сердцем чувствовал, что-то здесь не так.

В дверь постучали, и она тут же открылась. Зашла сестра и сразу бросилась к нему:

— Гази, брат, как ты себя чувствуешь? А я смотрю, свет из-под двери в комнате, думаю, значит, очнулся. Вот и зашла спросить.

Гази ласково погладил сестру по голове:

— Все хорошо, не переживай. А где доктор?

— Так он еще днем ушел, ты спал.

Гази поморщился, но промолчал, сестра не при чем. Это он виноват, надо было распорядиться, чтобы не отпускали доктора, пока он не очнется. Впрочем, никуда тот не денется.

— Что он сказал?

— Сказал, что все прошло очень хорошо. Он придет через неделю, снимать швы и запретил до его прихода трогать повязки. Сказал, что это может повредить заживлению. А еще я записала таблетки, которые можно пить, если будет больно. Я купила. Но он сказал, что сильно болеть не должно, он все очень хорошо сделал.

— Скажи, ты веришь ему, сестра?

— А зачем ему обманывать? Дауд сказал, что денег ему не платил, договорились, что расчёт после того, как он увидит товар лицом.

Сестра улыбнулась получившемуся каламбуру.

— Хорошо, йиша[1], я, пожалуй, прилягу. Что-то слабость