Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

себя изгнанником. Мне кажется, что они недостаточно красивы для тебя, и даже приходила мысль их уничтожить», – пишет Чюрлёнис Софии.

«“Фуга” еще дальше, нежели другие работы Чюрлёниса, отходит от живописи – “Фуга” напрямую связана с музыкой. Критики отмечали: ее линии, колорит, ритм напоминают партитуру музыкального произведения; живописная фуга по композиции аналогична музыкальной фуге, в которой краткая музыкальная мысль (тема-мелодия) имитируется (повторяется с небольшим изменением) в верхних и нижних голосах, так что при одновременном звучании в разных регистрах (низком, среднем или высоком звучании) повторы тем, переплетаясь, сходятся и расходятся вновь.

Музыка и живопись, схватывая жизнь во всем ее многообразии, гармонии (созвучии, согласии) и противоречиях, обнаруживают общность языка художественных произведений, которую можно выразить следующим образом: линия – форма – цвет в картине (в живописи) воспринимаются как единство мелодии – формы – лада в музыке», – рассуждал Соломон Воложин.

Наспех позавтракав, Кастукас закрывался у себя в комнате. Как всегда, был «веселым и милым», но…

«…что-то новое появилось в его поведении, – пишет Ядвига Чюрлёните. – Он был как-то по-иному весел: вдруг, бывало, задумается и перестанет слушать, кто что говорит; когда мы в такую минуту смотрели на него, то ясно читали по лицу (даже я, хотя была тогда маленькая), что вспоминает он, наверно, о чем-то прекрасном».

Неожиданно Кастукас брал свою можжевеловую палку и уходил – погулять. Либо с братьями и сестрами на Неман – купаться.

По вечерам, как обычно, Кастукас садился за пианино: все было новое – и пианино, и музыка.

Затем он рассказывал о Вильне. Рассказывал увлеченно. Младшие слушали – как какие-то сказочные истории. Для них все было невероятное. Их еще не вывозили за пределы Друскеников и окрестностей и – доведется ли увидеть хотя бы часть того, о чем так восторженно рассказывает старший брат?

– Но главное, – говорил Кастукас, – в Вильне я чувствую себя нужным и… своим!

Рассказывал он и о своих друзьях – Гимбутайте, Путвинскайте, Пуйдене. Особо слушателей развеселил рассказ о Петрасе Римше.

– Римша – это взрослый ребенок (дружный хохот!), он такой простой, непосредственный, а в речах его – мудрость столетий. Римша может заявить: «Школа подавляет индивидуальность художника!» И он прав!

Младшие не знают, что такое «индивидуальность», им интересно узнать, почему школа подавляет эту самую «индивидуальность». Но объяснения не следует.

Кастукас скороговоркой характеризует своего товарища:

– Римша – флегматик, Римша неповоротлив, Римша постонно действовал Зосе на нервы. Римша постоянно попадает в безвыходные ситуации. Более того! Он сам их создает! Вот вам пример! – Кастукас рассказывает о конфликтной ситуации, возникшей при обсуждении рассылки приглашений на выставку, в частности – губернатору. – Кто бы что ни предлагал – Римша все отвергал. «С курьером? Так ведь курьера у нас нет вовсе, а тот, что есть, занят другими делами. По почте? Приглашение может запоздать, либо вообще пропасть». – «Может, кого-то из членов общества попросить отнести?» – «Ну да! Пошлем к господину губернатору барыньку, и непременно выберем покрасивее!» Я вспылил: «В таком случае, может быть, ты сам отнесешь?!» Римша явно обиделся – он проворчал: «Разве что камень в кармане прихвачу…»

На Первой литовской художественной выставке в Вильне экспонировалось 11 работ Петраса Римши, в том числе ставшая впоследствии особенно известная «Литовская школа»: в период запрета литовской печати латинским шрифтом женщина в национальном костюме, отвлекаясь от прядения, учит своего ребенка читать на родном языке. В 1957 году бронзовая копия этой скульптуры была установлена в Каунасе рядом с Военным музеем Витовта Великого, а с 1993-го репродуцировалась на банкноте 5 литов, но была заменена монетой, а затем изъята из обращения.

Кастукас извлек из кармана простой черный ножик и поднял его над головой:

– Это, Пятрюкас Римша мне подарил!

Лицо его светилось так, что и про него можно было сказать: взрослый ребенок!

Ранним утром следующего дня – Кастукас еще спал – Ядвига тихонечко пробралась к нему в комнату и взяла со стола ножик, подаренный Римшей.

«Я ненадолго, – убеждала она себя, – когда Кастукас проснется, ножик будет уже лежать на прежнем месте».

Ядзе зачем-то решила срезать ветку орешника. Зачем ей понадобился прут, по прошествии лет она вспомнить и объяснить не могла. Полоснула по лещине, а ножик возьми да разломись пополам. Вероятно, он был либо декоративный, либо сувенирный, не предназначенный для практического применения. Признаться в случившемся храбрости у Ядзе не хватило. Столь же таинственным образом девочка вновь проникла в комнату старшего брата и положила на столик две половинки дорогого для Кастукаса подарка неведомого ей Пятрюкаса Римши.

Выйдя к завтраку, Кастукас устроил допрос – братьям и сестрам поочередно задавал один и тот же вопрос:

– Ты ножик сломал? Ты ножик сломала?

Каждый говорил «нет» и подозрительно посматривал на остальных.

Сказала «нет» и Ядвига. Кастукас «озорно улыбнулся» – Ядзе покраснела и опустила голову.

Весь день она вертелась вокруг Кастукаса – он словно не замечал ее.

Вечером Кастукас, грустный и задумчивый, присел на скамейку возле калитки. Ядвига подошла сзади. Кастукас резко обернулся:

– Так что ты, Воробышек, хочешь мне сказать?

Сестренка сказать ничего не могла – она уткнулась лицом в его плечо и заревела.

Кастукас, поглаживая по голове Ядзе, говорил:

– Всегда надо смело признаться, если сделал что-то дурное. Соврать хуже, чем сломать ножик.

«Настоящая Бируте!»

Во второй половине июня 1908 года Кастукас уехал в Палангу.

В гостевой дом заселилась многодетная семья из Варшавы. Им «уступили» и мастерскую Кастукаса.

Из Америки неожиданно приехала Роже, жена Повиласа, с тремя маленькими детьми. Старшей Рожите было неполных четыре года, Гражите – два с половиной, Полюкасу всего девять месяцев.

Роже – уроженка Друскеник, она поселилась у своей сестры.

На семейном совете Чюрлёнисы решили: «американская родня» должна жить у них. За Роже и ее детьми отправились Аделе, Стасис и Ядзе. Предложение Роже приняла, и переселение совершилось без особых хлопот. Но таким образом численность семейства значительно возросла.

Ядвига Чюрлёните пишет: «Сейчас не могу понять, как это мы все разместились в нашем небольшом домике».

Родители уступили Роже с детьми большую комнату, их дети «кто где нашел место, там и спал».

Письмо от Кастукаса: вскоре он собирается приехать вместе с Софией.

Где они будут жить? Положение спасла… природа. Лето выдалось «скверное», и варшавские курортники уехали раньше договоренного времени. Следовало быстренько гостевой дом привести в порядок.

Привели. Роже чуть ли не ультимативно потребовала уступить дом ей и ее детям, так как она намеревается вести хозяйство самостоятельно. Константинас (отец) и Аделе обсудили ситуацию и поняли: придется им Роже отказать. Во-первых, долг за дом еще не выплачен; во-вторых, только он, сдаваемый курортникам, приносит доход; в-третьих, Кастукас с Зосей приезжают ненадолго, а насколько заселится Роже, она и сама сказать