Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

общество «Рута» и проводило различные культурно-массовые мероприятия – лекции, литературные вечера и музыкальные представления, ставило и показывало спектакли. В общей сложности сценическую жизнь обрели около пятидесяти пьес. Большинство мероприятий были «общедоступны», то есть проводились не только для членов общества «Рута».

Хор, насчитывающий около пятидесяти человек, исполнял произведения не только литовских композиторов – Юозаса Науялиса, Микаса Петраускаса, Чесловаса Саснаускаса, Стасиса Шимкуса, Микалоюса Константинаса Чюрлёниса, но и Петра Чайковского, Роберта Шумана, Жюля Массне.

В 1913 году – через два года после смерти Чюрлёниса – хор и симфонический оркестр исполнили его кантату «De profundis».

Особенно активна была театральная группа, которую возглавлял юрист, журналист, культурный деятель Миколас Слезявичюс (Сляжявичюс), впоследствии – видный литовский государственный деятель, трижды занимавший пост премьер-министра Литвы. В нее также входили драматург, режиссер и актер Габриелюс Ландсбергис-Жямкальнис, художник Антанас Жмуйдзинавичюс (напомним, вместе с Чюрлёнисом, Калпокасом, Римшей, Склерюсом был одним из организаторов Первой художественной выставки и одним из учредителей Литовского художественного общества).

Весной 1908 года Габриелюс Ландсбергис-Жямкальнис в созданном им театре взялся ставить историческую драму выдающегося польского поэта эпохи романтизма Юлиуша Словацкого «Миндовг[75], король литовский».

На главную женскую роль – Альдоны – Ландсбергис-Жямкальнис пригласил Софию Кимантайте – в то время уже невесту Чюрлёниса. Константинас старался не пропустить ни одной репетиции. Сидя в зале, он любовался своей невестой и, как подметил Ландсбергис-Жямкальнис, переживал, когда актер, игравший мужа героини, целовал Софию.

Премьера спектакля состоялась 27 апреля 1908 года. К тому времени София уже основательно вошла в жизнь Чюрлёниса – смогла войти и в мир его образов, сделать счастливым человека, утверждавшего: «Любовь – это восход солнца, полдень долгий и жаркий, вечер тихий и чудный, а родина ее – тоска». И еще – напомним: «Мне кажется, что жена нужна тогда, когда для счастья уже больше ни в чем нет недостатка».

Несомненно, женщина, которая могла бы составить счастье этого «мятежного духа», определенно должна была обладать творческими началами и способностью понимать и принимать буйство творческой мысли художника и музыканта.

«А я пишу картины. Встаю в семь и раньше и не могу оторваться, так мне страшно хочется писать. Работаю больше, чем по десять часов. Но разве это работа? Не знаю, куда улетает время; все куда-то пропадает, а я себе путешествую за далекими горизонтами своего представляемого в мечтах мира, который, может, и странен немного, но хорошо мне в нем», – писал Чюрлёнис Софии из Друскеник во время работы над «Сонатой лета» (вариант названия – «Летняя соната. Andante»).

О своей невесте и о намерении жениться на Зосе – так Кастукас называл на польский манер Софию – он сказал родителям сразу по прибытии в Друскеники, после чего торжественно объявил всему семейству.

Аделе обрадовалась более всех остальных:

– Я все переживала: приближается возраст Христа, а ты, сынок, все один да один; неужто так и останешься холостым?

Фотографию Софии братья и сестры разглядывали, передавая из рук в руки, каждый – комментируя:

– Какая красивая!

– Милая!

– Молодая!

Только Пятрас бросил:

– Глаза холодные! – и вышел из комнаты.

Чтобы исправить неловкую ситуацию, Аделе задала Кастукасу вопрос, ответ на который знала:

– София хорошо говорит по-литовски?

Ответ сына не услышала, поскольку он потонул в выкриках, гремевших вслед Пятрасу:

– Петух!

– Прогнивший философ!

– Самсон!

– …недопеченный!

Самым обидным для Пятраса могло быть последнее прозвище – его он не услышал, поскольку захлопнул за собой дверь.

– Тихо! – громко сказал Кастукас. – Все тихо! В конце лета я привезу Зосю сюда, и вы поймете, кто прав.

15 апреля 1908 года Чюрлёнис пишет Софии из Друскеник:

«“Ах, какая красивая, какая милая, какая, должно быть, добрая!” – так говорят все, глядя на твою фотографию». Об «особом мнении» Пятраса он, конечно же, не упомянул.

Из Друскеник Кастукас уехал в Ковно, а оттуда – в Вильну.

Глава пятнадцатая. Вторая художественная (1908 год). Вильна – Ковно

Чюрлёнису была поручена организация Второй литовской художественной выставки, которую планировалось провести сначала в Вильне, а затем в Ковно. По другой версии, ее организацией ему пришлось заняться как вице-председателю Литовского художественного общества, потому что председатель Антанас Жмуйдзинавичюс находился за границей.

Так или иначе, но…

«Все, связанное с выставкой, мне пришлось делать самому, своими руками. Письма, билеты, статьи, каталоги, типографии, разговоры с полицией и губернатором… Своими руками я распаковывал ящики и даже втаскивал все тяжести на 3-й этаж, без конца ходил к окантовщику».

Единственная помощница – и в Вильне, и в Ковно, о которой Чюрлёнис умалчивает, это его Зося.

Вторая литовская художественная выставка была развернута с 28 февраля по 24 апреля 1908 года в Старом городе, на одной из старейших улиц – Завальной[76], в доме 8.

С 9 мая по 29 июня она же экспонировалась в Ковно в частной мужской прогимназии[77] коллежского советника Фаддея Адамчика, находившейся на Николаевском проспекте[78].

По сравнению с Первой выставкой число участников второй увеличилось, экспозиция получилась более обширной. Чюрлёнис представил 59 работ, в их числе циклы «Зодиак», «Весна», «Лето», «Зима» и свои первые живописные сонаты, которые в каталоге так и были названы – «Соната I» и «Соната II», известные как «Соната солнца» и «Соната весны».

Выставки, как первая, так и вторая, подверглись царской цензуре, и в некоторых случаях картины удалялись полицейскими; Литовскому художественному обществу не разрешалось продавать открытки с репродукциями.

Интерес к выставке был большой, посетители – из разных социальных слоев. Чюрлёнису рассказывали, как какой-то крестьянин остановился у его триптиха «Сказка» и долго рассматривал. Кто-то из художников хотел объяснить ему смысл картин, но тот поблагодарил и отказался:

– Не надо, тут я и сам все понимаю! – И поделился своим видением каждой картины и триптиха в целом: – Это – сказка. Видишь: взбираются люди на гору искать чудо. Они думают, что там стоит вот такая королевна, и кто окажется самым сильным, красивым, умным, того она и возьмет в мужья. Взошли, а королевны-то и нет! Сидит голый ребенок – вот-вот сорвет сейчас пучок одуванчиков и заплачет.

София Кимантайте в своих воспоминаниях пишет: «Художник был тронут до слез и все волновался, когда мне это рассказывал, говоря, какое счастье, что он (Чюрлёнис. – Ю. Ш., В. Ж.) не ошибся, что его искусство находит прямую дорогу к сердцу народа…»

Газеты публиковали похвальные рецензии – и о выставке, и о Чюрлёнисе, но, несмотря на это. Константинас видел – многие равнодушно проходили мимо его картин!

«Почему они не смотрят? – не понимал художник. – Почему не напрягают свою душу? Ведь каждый по-иному подходит и иначе воспринимает произведения искусства».

Лев Толстой писал: «Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные