Паткуль. Неистовый лифляндец - Борис Николаевич Григорьев

стучит сердце – от страха оно готово выскочить из груди. Неожиданно дверь громко и широко распахивается, по стенам, увешанным гобеленами и венецианским зеркалам, запрыгали причудливые тени ворвавшихся людей, они как ночные привидения окружают кровать, кто-то один, чётко отпечатывая шаги на паркете, звеня шпорами, подходит к кровати, раздвигает занавесь и неестественным голосом объявляет: «Именем настоящих патриотов Вы арестованы, Ваше величество!» Отблеск свечи падает на лицо, и жертва изумлённо шевелит губами: «Как – это вы граф N? Что вы здесь делаете?» А из темноты уже протягиваются сильные и требовательные руки, они хватают за ночную рубаху, вытаскивают жертву из постели (Боже ж мой, какой лёгкий оказывается наш король!), заворачивают в одеяло и волокут её вниз по ступенькам к выходу, где слышно ржание лошадей и в нос остро ударяет прощальный запах гнилой воды из крепостного рва…

…Через пару часов после вышеописанного совещания в дом дрезденского советника Лепте что на улице Озёрной постучали. Дверь открыла служанка. Отстранив испуганную служанку в сторону, в дом вошли полковник Браун и несколько солдат. В доме стояла тишина – все давно уже спали. Спал и квартиросъёмщик Паткуль – он даже не пошевелился, когда к нему вошли в спальню.

– Сударь! – сдавленным голосом сказал полковник.

Паткуль продолжал спать. Тогда Браун тронул его левую руку и громко произнёс магическую фразу:

– Именем короля Вы арестованы!

При этих словах Паткуль проснулся, стал тереть глаза и рассматривать вошедших. От удивления он не смог произнести ни слова.

– Куда вы меня поведёте? – нашёлся он, наконец, смутно догадываясь о цели неожиданного ночного визита.

– К членам Тайного совета, – был ответ.

Ответ несколько успокоил Паткуля. Он знал, что такое Тайный совет короля Августа и знал, кто в нём заседает. Трусы! Он их нисколько не боялся. Паткуль стал одеваться, приговаривая:

– Вот она награда за услуги королю!

Одевшись, он в сопровождении полковника и солдат вышел на улицу. Там, окружённые стражей, стояли дрожки. Браун предложил сесть, и они быстро поехали по пустынным улицам ночного Дрездена. Дрожки подъехали к городским воротам и остановились.

– Это не похоже на дорогу к Тайному совету, – заметил Паткуль.

– Надобно ждать дальнейших указаний, – пояснил Браун.

Ждать пришлось не долго, подъехала крытая карета, и Браун предложил арестованному пересесть в неё. Напротив разместился какой-то подполковник. Карета тронулась и выехала из города. Сзади слышался топот лошадей сопровождающего конвоя.

– Куда мы? – поинтересовался Паткуль.

– В Зонненштайн.

– Поступать так с послом коронованной особы противно международному праву, – сказал Паткуль. – Знает ли об этом король?

Ответом было молчание.

Вот так описывает арест Паткуля наш историк профессор Н.Г.Устрялов. Никто из цитированных здесь источников не описывает подробности ареста, и если их в своей книге приводит такой серьёзный и основательный учёный, каким был Николай Герасимович Устрялов, можно с уверенностью предположить, что они соответствовали действительности.

К утру кортеж добрался до замка Зонненштайн. Паткуля провели в комнату с зарешёченными окнами, закрыли на замок двери и выставили караул. По иронии судьбы, Паткуля определили в ту же комнату, в которой сидел недавно француз Герен. Пока арестованного везли в Зонненштайн, в его спальне производился обыск. Изымали все его бумаги – переписку с царём, с друзьями, текст договора с австрийцами и многое другое, что должно было послужить в качестве улик его изменнических намерений. «Надёжные люди», – докладывал на следующий день тайный советник Хойм Августу, в присутствии офицеров и самого арестованного «опечатали все его бумаги и личные вещи и, не заглядывая в них, свезли в здание налогового ведомства».

Арест Паткуля в дипломатических кругах Дрездена и в других европейских столицах произвёл большой фурор. Граф Штраттманн сделал представление саксонскому двору, но Дрезден оставил его без последствий. Ни один русский посол не вмешался в его дело, за исключением военного комиссара Д. Голицына. Князь – надо отдать ему должное – во время ареста Паткуля был в отъезде, но по прибытии в Дрезден немедленно и энергично выразил возмущение действиями саксонских властей, «вытащивших» русского посла из постели словно вора и посадивших его в крепость. Он также в резких тонах указал саксонцам на недопустимость овладения его дипломатической перепиской. Именем царя он потребовал немедленного освобождения Паткуля и выдачи всех его личных и служебных бумаг[60].

Потом началась странная «игра на нотах» между русским и саксонским дворами, а также между последними и их посольствами в Москве и Дрездене. Нотную «увертюру» открыл Август, направив к царю в Гродно специального курьера Шёнбека[61], в неблагодарную задачу которого входило объяснить Петру мотивы, по которым его посол был посажен в тюрьму. Шёнбек при выезде из Дрездена получил лишь общие инструкции, а составить подробный обвинительный акт против Паткуля ему предстояло вместе с послом Августа при царе уже упоминавшимся нами ранее фон Арнштедтом.

Если бы Август знал, кого он выбрал на роль прокурора, он бы очень удивился. Фон Арнштедт был одновременно и шокирован и возмущён тем, что случилось с Паткулем, и сразу понял всю подоплеку этого дела. Он, конечно, не мог ослушаться своего верховного сюзерена и, скрепя сердце, исполнил его поручение. Шёнбек вручил царю «наказ Августа» – документ, в котором содержался список из двух десятков (!) пунктов, по которым обвинялся Паткуль. Один только этот сугубо поверхностный факт говорил о многом и должен был насторожить царя.

Вероятно, так оно и получилось. Потому что вслед за Шёнбеком фон Арнштедт направил длинное письмо Петру Шафирову, ставшему правой рукой канцлера Головина по внешним делам, в котором фактически полностью дезавуировал официальный обвинительный акт Дрездена и ориентировал Петра и Головина о действительном положении вещей. Посол открытым текстом сообщал, что меморандум Шёнбека, лично им, фон Арнштедтом, составленный, отражал точку зрения дрезденских министров, но не его самого, потому что обвинительное заключение он писал не по велению сердца, а подчиняясь указанию Августа. Посол подробно излагал подоплёку дела Паткуля и полностью брал его под свою защиту. Он умолял Шафирова употребить всё своё влияние на канцлера Головина, чтобы вытребовать арестованного в Россию и спокойно во всём разобраться. Сам посол считал Паткуля абсолютно невиновным и заявлял, что сделает всё от него зависящее, чтобы выручить своего друга из беды. Через неделю, 14 января, посол снова пишет Шафирову и напоминает о своей просьбе держать его в курсе дела о том, какой оборот примет дело Паткуля у царя.

Фон Арнштедт был первым, кто проинформировал русский двор о деталях соглашения Паткуля с графом Штраттманом касательно перевода русского корпуса в Австрию. На основании этой информации Головин отправил графу Штраттману, обеспокоенному судьбой Паткуля и заключённого с ним договора, письмо, в котором сообщал, что Паткуль «поступил весьма противно указу: ему велено было только в крайней невозможности договариваться о перепуске войск цесарю, но прежде постановления донести и ждать указа». Вероятно, Головину надо было как-то выкрутиться перед австрийским двором за нарушение достигнутого уже соглашения, а потому он всю вину перекладывал на «стрелочника» посла. Плохо, весьма плохо представляли царь и Головин угрозу, нависшую над головой Паткуля!

А 9 января 1706 года Пётр из села Преображенского пишет письмо к А. Меньшикову в Гродно: «Посылаю к вам ведомость (известие, полученное от посла Измайлова в Копенгагене) о незапном деле, которое учинили зело жестоко против всех прав министры саксонские над Паткулем; для чего посылаю к королю о сем письмо, которое положено при сем же; и если оно застанет Вас в Гродно или по ту сторону Гродны, изволь сам королю отдать и отповедь взять». Как видим, арест Паткуля царь называет без всяких обиняков своим именем. Сквозь строки просматривается неприкрытое возмущение Петра самоуправными действиями саксонцев и желание разобраться в этом деле по всей справедливости.

В личном обращении к Августу царь выражается более осторожно и дипломатично – вероятно, он не хотел раздражать курфюрста, чтобы не навредить арестованному. В своём послании от 13 января 1706 года царь написал Августу, что «незапное арестование генерала нашего и министра фон Паткуля в Дрездене… с удивлением разсудили», но теперь от камергера