Паткуль. Неистовый лифляндец - Борис Николаевич Григорьев

Шёнбека «мы довольно уразумели в точности, по каким причинам всё указанное произошло» и заверил, что переговоры о переводе русского корпуса в Австрию «имели место вопреки его воле и общим интересам». В то же время он требовал от Августа Паткуля «без задержания здорово в Гродно или где мы случимся с Вашим величеством с письмами всеми, от него составленными и запечатанными, нам представить, дабы порядочно о всех делах от него учинённых нам выслушать».

В послании к Августу из Орши, датированном 21 февраля, Пётр снова просил польского короля «направить Паткуля со всеми его бумагами и документами в Россию, где ему будет учинено следствие и суд». Это уже было похоже на то, что советы фон Арнштедта царю начинали претворяться в жизнь. Почти одновременно в Дрезден поступило письмо канцлера Головина, датированное 17 февраля, в котором сообщалось, что «царь потребовал сатисфакции по аресту Паткуля» и что Пётр выступил бы в защиту арестованного более энергично, если бы не помешало шведское наступление на Гродно. Русский канцлер тоже выбрал явно недвусмысленный тон в защиту Паткуля. Возможно, что в этом письме выражена сугубо личная позиция, не совпадающая с мнением царя, но это мало вероятно. Скорее всего, царь нервничал (военная обстановка в Гродно к этому времени для русских складывалась довольно драматично) и, проявляя осторожность, предоставлял своим «слугам» возможность высказывать более адекватные оценки по делу Паткуля.

Август заверял царя, что Паткуль будет выслан в Россию, как только это позволит сделать обстановка, а пока все пути в Россию были-де блокированы шведами. В последующие месяцы царь ещё три раза – правда, походя – обращался к Августу с требованием выдать ему Паткуля, но Август всё время под тем же предлогом ссылался на невозможность выполнения этой просьбы. Он знал, что в Москве Паткуль оправдается перед Петром, и тогда кое-кому не поздоровилось бы в Дрездене.

Но не только саксонский посол внёс ясность в суть происходящего. Сам Паткуль написал письмо царю, которое попало ему в руки примерно в то же самое время, что и «наказ» Августа, посланный с Шёнбеком. Н.Г.Устрялов нашёл его в московском государственном архиве, на нём стоит дата получения – 30 января 1706 года. Каким образом Паткулю удалось написать письмо, конспиративно переправить его из крепости, и найти канал доставки до адресата, можно лишь догадываться. Впрочем, как мы увидим ниже, такие возможности он себе обеспечил.

Письмо к царю очень обстоятельное и длинное – настолько длинное, что заключённому, чтобы написать его, понадобился, вероятно, не один вечер. Видно, что написано оно не под влиянием одних только эмоций, это документ государственного человека, осознающего свой долг и ответственность. В нём проявились весь аналитический ум Паткуля, его прозорливость и уверенность в своей правоте. Он докладывает об обстоятельствах своего ареста, отмечая грубое нарушение международного права и его статуса неприкосновенности как посла России; просит не верить наветам его клевретов и обещает царю во всём оправдаться, так что «не только вы с обеих сторон, но и весь свет увидит мою невинность и узнает неслыханную свирепость сих варваров. Прошу не милости, а справедливости и суда и уповаю, что Ваше величество в том мне не откажете, но своею, Богом данною, силою меня освободите и даруете возможность на суд всего света представить моё дело и на меня наветы. Смиренно уповаю, что Ваше величество в моём лице вашу собственную повреждённую честь охраните, подобно другим христианским государям, которые так поступают и в меньших случаях, отомстите за ваше оскорбление, чтобы всегда имели к Вашему величеству почтение, как наивеличайшему в свете государю. Как публичный министр, я стою под властью государя, которого дела отправляю, а у другого свят и невредим. Всё, что можно мне сделать: запретить вход, а самосильством управы не искать».

Паткуль догадывается, что формальным предлогом для вылазки его врагов послужило дело о русском вспомогательном корпусе, и в деталях, с самого начала, излагает историю этого многострадального воинства: о том, как с ним обращались саксонцы, отказывая в предоставлении провианта и крова, о том, как он обивал пороги саксонского военного ведомства, пытаясь добиться от него хоть какой-нибудь помощи, о том, как он тратил собственные средства, чтобы не дать бедным солдатам умереть с голода и отчаяния. Он ссылается на письма царя и Головина, давшие ему полномочия на вступление в контакт с графом Штраттманном и рассказывает о том, какие благоприятные условия удалось «выторговать» у австрийцев для русских военных. Он упоминает, что вопрос о переводе корпуса обсуждался на собрании офицеров и что офицеры единодушно выбрали вариант службы у кайзера, предпочитая его голодной смерти в Саксонии. Наконец, Паткуль раскрывает суть секретных статей договора с австрийцами, которые могли служить только на пользу России. Он собирался выслать текст договора на одобрение Петра, но помешал пресловутый арест. Паткуль просит царя вызволить его из тюрьмы и обещает оправдаться перед ним по всем статьям. Он умоляет не сообщать об этом письме саксонцам, чтобы не вызвать с их стороны ненужных репрессий.

И это письмо в Россию из Зонненштайна, вопреки утверждениям Е. Эрдманна, было не единственным[62]! В начале того же рокового 1706 года от Паткуля приходит письмо к Головину. Оно коротко, это даже не письмо, а записка. Приводим её полностью в версии профессора Н.Г.Устрялова: «Не знаю, дошло ли моё письмо государю. Пишу ночью тайно, сижу в той же яме, где содержался преступник Герен, на стене видно ещё, где он писал собственной рукой. Если государь меня оставит, несчастлив тот, кто верно ему служит».

Всем саксонским послам в европейских столицах Август направил подробные разъяснения насчёт обстоятельств ареста царского посла, который якобы своими самовольными действиями вызвал недовольство у самого царя. Пфингстен, один из членов кабинета Августа, распространял слухи, что Паткуль арестован по приказу самого царя. О причинах, которыми при этом руководствовался царь, Пфингстен предпочитал не говорить, загадочно ссылаясь на правила конспирации. Датский посол в Дрездене Т. В.Ессен, не удовлетворившись разъяснением короля, в знак протеста уехал в Данию. Граф Штраттманн такими объяснениями не удовлетворился и требовал от советников Августа ответить, действовали ли они по приказу своего короля или на свой страх и риск, и спрашивал, может ли он и впредь считать себя в Саксонии в безопасности. Скоро, однако, графа отозвали в Вену, потому что своими настойчивыми действиями он раздражал не только Августа, но и кайзера Йозефа.

Никто не верил официальной версии Дрездена, лившего крокодиловы слёзы по поводу русского вспомогательного корпуса, потому что всем было хорошо известно, как к нему относились саксонские министры, и до какого состояния он был доведен благодаря неусыпному «попечительству» тех же плакальщиков. Мало сомнений было и в том, что король Август лично замешан в устранении Паткуля, потому что жалкие и трусливые Хойм, Пфлугк и Кº сами никогда бы не решились поднять руку на дипломатического представителя Петра. Большую озабоченность арестом Паткуля продемонстрировал Берлин. Маршалл фон Биберштайн направился немедленно в Дрезден, чтобы узнать подробности аферы и попытаться выручить документы Паткуля, касающиеся русско-прусских контактов. Но что могли сделать для Паткуля Копенгаген, Вена или Берлин, если ничего не предпринимала Москва?

Конфисковав личный и служебный архив Паткуля, заговорщики рассчитывали найти против него компромат. Но они жестоко просчитались, потому что ничего предосудительного, хоть как-то оправдывавшего их беспрецедентную акцию, обнаружить в бумагах арестованного не удалось. Правда, кое-что полезное для себя они всё-таки извлекли. В конфискованных документах они наткнулись на адресованный Августу мемориал Паткуля, в котором последний сообщал, что из-за большой занятости военно-хозяйственными делами вынужден отойти от дипломатических, и просит короля по всем этим делам обращаться к послу Долгорукому. Это была ценная зацепка для дрезденских крючкотворов – пусть хоть задним числом, но она придавала аресту царского посла видимость легитимности. Если Паткуль снял с себя обязанности посла, значит, он не имел права пользоваться дипломатическим иммунитетом!

Это, конечно, была очень свободная трактовка международного права, весьма далёкая от действительного положения вещей. Посол перестаёт быть послом только тогда, когда он лишается верительных грамот и официально освобождается от своих представительских полномочий тем же органом, который