Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

такая. Дело в том, что нас, русских, за пределы лагеря не выпускали вообще. А все остальные выходили на работу – там, у бауэра[767], разгружали вагоны. И вот эта Шура Шипова вдруг появилась у нас в бараке и сказала: «Я выхожу за пределы лагеря и буду вам помогать, чем смогу». Вот она приносила, допустим, если разгружали вагон с овощами, а у немцев было распространено все вяленое – лук, морковка, она нам приносила. Но кормил детей весь лагерь. У нас в столовой стояла такая миска, куда сливался суп в обед, хлеб дополнительно, в общем, их кормил весь лагерь. Надо отдать должное всем заключенным. И потом эта Саша нам приносила одежду. Надо же как-то сменить, в грязном же ходили. Умываться мы мылись холодной водой, а голову мы мыли кофе. Этот лишний, украденный, общитанный бочок. Мы по очереди мыли головы. Вот привезли этих детей, мы их разобрали, а это был конец 1944 года, декабрь месяц, и вот в канун Нового года из наших военнопленных выходила Мария Ивановна Петрушина и Лида Назарова, они работали слесарями, водопроводчиками или что-то такое. Если канализация испортилась за пределами, они выходили с надзирательницей. Вот Мария умудрилась вырыть небольшую елочку. Как она это сделала, что не видела надзирательница, мы не знаем, потом засунула туда, на голое тело, застегнулась и принесла эту елочку к нам в барак. Мы на третьем этаже, «семья москвичей», устроили им елку. Какие-то ленточки, тряпочки, что-то разрезали, какие-то бумажки. Причем приходили посылки Красного Креста, но поскольку Советский Союз не был в Красном Кресте, то нам посылок не было, но сортировать эти посылки, потому что заключенным не все можно было дать, лакомство и, конечно, курево нельзя было, а курили фронтовики почти все. Так вот сортировать чаще всего посылали военнопленных, они тоже умудрялись шоколадку стащить, деткам дать, больным, и, конечно, курево. Я это к тому, что фольга от сигарет и ей елочку раскрасили. Пораньше положили детей спать. Пришли с работы, покушали, общаться вообще между бараками нельзя было, периодически проныривали куда-то пообщаться, а так вообще-то нельзя. А ночью, где-то без десяти двенадцать, разбудили наших детишек, приготовили им торт и эту елочку. Свечи зажгли, чтобы они видели, потому что свет выключался. Это была для них такая радость. Галочка, например, по многим лагерям путешествовала. Мама у нее умерла, папа был партизан, а папа пришел ночью зачем-то в это место, где они жили. Старший сын был на фронте, а Галочка и младший мальчик с матерью были дома, а сосед донес, и его на глазах семьи расстреляли. Они три дня не могли его похоронить, а потом, это со слов Галочки, но она была такая маленькая, что вроде бы его под крыльцом зарыли. А мать послали в Германию. Братик умер, и мать умерла от брюшного тифа. И вот она с такими детьми, как Стелла, как Надя, как Витечка, она путешествовала из лагеря в лагерь. И вот приходит в один день от Евгении Лазаревны одна наша и говорит: «Слушай, организовывается «транспорт», видимо, последний, хотим, чтобы больше в лагере участвовало в протесте этого «транспорта». Сходи к югославам». Поскольку я с разведчицей была знакома. «Скажи, что мы организовываем протест». А это был уже, наверное, март месяц, потому что и прохладно, и уже тепловато. У меня был жакет и юбка какая-то, а Кате как раз принесли пальто. Я ей говорю: «Катюш, можно я твое пальто надену?» – «Конечно». Я одела пальто, так как этот день был, видимо, нерабочий, я довольно свободно шла по территории лагеря, совершенно забыв, что раз «транспорт», значит, будет облава, ну и попала в эту облаву. Записали мой номер. Конечно, в блок, где сидели югославки, я не попала. Я пришла и говорю: «Не попала, а попала в облаву». Катя говорит: «А номер-то мой!» – «Ну и что. Очень просто. Ты останешься Ольгой Васильевной Головиной, а я Раей (она была там Раей). Неужели ты думаешь, что я отправлю тебя туда. Ты же тоже так бы не поступила». Она: «Конечно нет». Нас тут же быстрым темпом отправили в больницу, как заболевших. Я уже даже не помню, по-моему, под чужими номерами. Лечили нас там витаминчиками наши врачи. Но мы там недолго лежали, потому что отменили этот «транспорт», и благополучно вышли из этой больницы и из этой ситуации. Потом эвакуация лагеря. Часть наших девушек, особенно медицинских работников, осталась в лагере. Некоторые девушки, Марина Смелянская и другие, остались, им сказали, что лагерь заминирован. Они остались, чтобы не дать погибнуть больным или лагерь разминировать. В этом вопросе, что им там сказали, я не осведомлена, не помню в общем. А нас выгнали за пределы лагеря, и мы пошли в сторону наших союзников. Впереди отступали гитлеровские войска, потом шли мы, за нами шли наши. Мы так двигались два дня. Первую ночь мы просто где-то заночевали, остановились. Снаряды летают так хорошо. Было неприятно столько прожить, еще мы-то с Катей были не так долго в лагере, а вот такие, как Зоя, Мария. Зоя попала в плен вообще в Севастополе. Мария попала где-то тоже под Сталинградом, по-моему. В общем, они прошли все лагеря, которые были на нашей территории, и Зоя даже в Майданеке была. Неприятно, думаешь, вот так не долетит снаряд. Люди столько прожили, пережили, дожили, вот-вот свобода, и погибнуть. Надзирательницы бегали и просили у нас что-нибудь гражданское, переодеться, но никто ничего не дал. А на вторую ночь мы остановились в каком-то котловане. И надзирательницы стали говорить: «Вот там рощица, вы можете бежать. Мы будем стрелять, но только вверх». Ну и мы решили бежать. Правда, не все, потому что народу много, а вот «семья москвичей» драпанула вся в этот лесочек. Тоже сидели, и тоже снаряды рвались. Потом затихло, и Маша с Зоей решили выйти посмотреть на разведку. Мы их стали уговаривать: «Дурочки, мы столько прошли, столько пережили, подождите еще немножко. Какая-то шальная пуля и все». Еле удержали. А потом из лесочка поднялись и смотрим по дороге идет наш. Ну и, конечно, как все эти бабоньки высыпали и как налетели, а это был младший лейтенант… Он только и говорит:

«Бабоньки, я прошел всю войну, я дошел почти до Берлина, оставьте меня живым!» (Смеется.) У него пуговиц не было, рукав оторван, сапоги вычищены до блеска. Конечно, тут было такое, что описать это невозможно. Он нам сказал, куда идти. Мы вышли на