Вишневая - Линн Берг

живности снаружи. Градусник и тот обманчиво убеждал, что в минус двенадцать замерзнуть насмерть Есене явно не грозит, но кто бы знал, что минус двенадцать можно смело помножать на полтора, если добавить к ним бесноватые порывы ветра.

Хватило десяти минут ходьбы по топким сугробам, чтобы на себе убедиться в абсолютной лживости термометров и миловидного пейзажа за окном. Пальцы на ногах даже ныть перестали от холода — теперь они вообще не ощущались в кроссовках, и шерстяной носок дело совсем не спасал. Про лицо и говорить не стоило: единственная часть тела, полностью обнаженная перед хлесткими ударами острых льдинок снега, болела сильнее, чем после солнечных ожогов.

Но то, что сдаваться теперь уже абсолютно точно поздно, Есеня окончательно поняла лишь перед заветной дверью в подъезд, когда едва подчиняющиеся телу пальцы тыкнули на знакомый номер квартиры. За продолжительными гудками домофона потянулись оборванные глухие удары сердца, и когда началось казаться, что Дани попросту нет дома, с другого конца сняли трубку:

— Кто? — послышался гундосый вопрос.

— Ты не поверишь, Миронов, — срывая голос на вымученную усмешку, отозвалась Есеня.

Каким бы богатым ни было ее воображение, представить Даню в болезни не получалось. Она отчего-то наивно ожидала увидеть привычно самоуверенное, пышущее здоровьем лицо с легким румянцем на щеках. Но вопреки всему, перед глазами предстала какая-то бледная, осунувшаяся тень с отчетливыми приступами страшной ангины.

— Какими судьбами, Вишневая? — почти выхаркал он из простуженного горла, вымученно оттягивая губы в подобии улыбки.

Таким замученным она, кажется, видела его впервые. Тот похмельный Даня на базе ни в какое сравнение с этой версией Миронова не шел. Тот хотя бы подавал признаки жизни, а не напоминал живое подобие фараона, иссохшего пару тысяч лет назад. Тело его держалось в вертикальном положении только за счет дверного косяка, на который Даня тяжело наваливался в ожидании, пока Вишневецкая устало дошоркает до него через лестничный пролет.

— Я просто подумала, может быть что-то серьезное, — зачем-то принялась оправдываться она, стягивая с головы шапку. — Выглядишь, кстати, дерьмово.

Ей даже врать не пришлось, чтобы его задеть. С такой бледностью кожа на лице могла смело посоревноваться со снегом на подошве ее ботинок, а глубокими тенями синяков под ошалевшими глазами в пору было хоть от солнца закрываться.

— И чувствую себя примерно так же, — натянуто отозвался Даня, салютуя ей кружкой с чем-то нестерпимо вонючим.

Спертый воздух квартиры хоть ножом режь, но Миронову, кажется, на сей факт было с прикладом положить. В его положении удивительным казалось, как он вообще смог добраться до домофона и опознать ее голос в трубке.

— Ангину тебе явно кто-то сверху в наказание послал, — задумчиво бросила она с порога, сминая шапку в задубевших до красноты руках.

— Давай, наваливай, — усмехнулся он, шмыгая носом, — я заслужил.

Есеня поймала свое отражение в широкоформатном развороте зеркала, и обреченно сникла. Она и сама выглядела не лучшим образом: погода хорошенько постаралась, чтобы тушь сползла с ресниц под глаза, а кожа на щеках и кончике носа запылала аварийно-красным и это в довесок к изможденности, которая так до конца и не прошла после случая в коридоре родителей. Про всклоченные под шерстяной шапкой волосы и говорить не стоило.

В любом случае, как бы плохо ни выглядела она, Даня на ее фоне смотрелся в десять раз хуже.

— Кира обо мне рассказала, да?

— Зачем спрашивать, если и так знаешь ответ?

Миронов кивнул в подтверждение собственных мыслей.

— Чай будешь? — буднично предложил он голосом, похожим на шорох старого, повидавшего виды, радио.

— Я сама налью, — ответила Сеня, стягивая с шеи удушающий жгут шарфа.

Похоже, он не имел ни сил, ни желания ей возражать, и это легко читалось по его откровенно безразличному пожиманию плечами и красноречивому кашлю вместо слов. За окном сочувственно подвывал ледяной ветер.

Вишневецкая и сама не до конца понимала, зачем пришла сюда. В голове неясно складывались наметки плана, отрепетированные реплики для диалога, но плачевное состояние Миронова и нелегкий путь до его квартиры, начисто отбили любое желание говорить о чем-то серьезнее прогноза погоды или любой другой будничной ерунды.

— Врача вызывал? — как бы невзначай спросила она, заливая воду в призывно разинутый рот чайника.

— Ага, и ничего нового я от него не услышал, — меланхолично отозвался Даня.

Шарниры на его шее износились, позвоночник выгнулся уродливой дугой, а плечи съежились в немощной сутулости. Голова под тяжестью температуры неумолимо легла на согнутые руки, на что каждая последующая реплика Миронова превратилась для Есени в увлекательный квест «пойди пойми, что он сказал». Да, в таком херовом состоянии она и правда еще ни разу его не заставала. И это против воли вызывало навязчивое чувство жалости.

— Бери ручку, пиши завещание, — кажется, единственное, что громко и отчетливо донеслось до ее ушей.

Есеня в ответ отплатила коротким, но весьма лаконичным «дурак».

— Ты не при смерти, — с улыбкой парировала она, щелкая кнопкой на чайнике. — Это простуда, а не чума.

Со стороны Миронова последовал только вяло поднятый большой палец, который тут же устало шлепнулся обратно на шершавую столешницу. Груз температурной головы он так и не поднял. В единственном окне за его спиной поднималась обезумевшая снежная буря. Соседний дом за белой стеной снега и вовсе исчез.

Судя по всему, домой ей предстояло добираться на такси, ведь в противном случае перспектива повторить историю Элли из Канзаса перед Есеней рисовалась крайне четкая. На то, чтобы совершить еще один героический марш-бросок сквозь пургу, у нее не хватит храбрости… или глупости.

Пока под рукой задорно булькал подступающим кипятком чайник, Сеня позволила себе устало осесть напротив едва подающего признаки жизни тела и сочувственно втянуть носом воздух.

— Вишневая, ты совсем не обязана… — долетело усталое со стороны Дани.

— Не обязана, — задумчиво согласилась она, — но хочу.

Пальцы будто сами просились зарыться в темную копну его волос, едва сдавливая пряди между пальцами. За невольным жестом заботы она ощутила осторожное прикосновение ладоней к ледяному запястью.

— Что с рукой? — гундосо поинтересовался он, разглядывая тугую повязку.

— Растянула, когда падала в обморок после той пробежки в лесу.

— Что?

В его глазах, пускай и покрасневших от прогревающей изнутри болезни, заискрилось холодными всполохами нечто похожее на жалость или, скорее, вину.

— Давай не будем об этом.

— Есеня, прости я…

Прежде чем он сорвался на извинения, которые по большому счету ей были уже абсолютно не нужны, Вишневецкая успела крепче сжать его руку и настойчиво повторить:

— Не сейчас, ладно? У нас еще будет время поговорить.

Так и сидели отчасти нелепо в мягкой тишине, прерываемой лишь