Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Не прошло и двух лет, как эпизод размолвки с Вильгельмом был позабыт в военной панике, в одной из тех вспышек, которые будоражили европейскую дипломатию на протяжении четырех десятилетий, предшествовавших выстрелу в Сараеве. Французская палата приняла резкий военный законопроект. Берлинская газета опубликовала об этом провокационный отчет под заголовком: «На горизонте война?» В Париже, где сочли, что статья была инспирирована Бисмарком, правительство запаниковало; министр иностранных дел обратился за поддержкой к Англии и России, царь Александр II сам приехал в Берлин, где состоялись трудные переговоры. Грозные тучи рассеялись. Канцлер Александра II дал в обеспокоенные столицы телеграмму: «Мир обеспечен». Тем временем, в промежутке, кайзер послал еще одну телеграмму из Эмса с заказом на две тысячи орудий Круппа калибра 8,8 см (3,5 дюйма). Альфред быстро и с ликованием ответил, что благодаря «высокому и вдохновляющему интересу со стороны короля Пруссия теперь – лучше всех вооруженное государство».

Его отношения с Вильгельмом улучшились, и это было хорошо для Круппа, потому что он стоял перед лицом еще двух столкновений с прусской военной кастой. Сначала против него опять выступили армейские твердолобы. Его самый влиятельный союзник в военной форме, Константин фон Фойхт-Ретц вышел в отставку. Пока Гросс писал «Историю орудий из литой стали», Альфред страстно помогал ему советами: «Я бы очень хотел, чтобы в честь генерала были сказаны все возможные приятные слова, особенно сейчас, на склоне лет, когда он уже больше не играет активной роли, так пусть по крайней мере увидит, что мы справедливы, верны и благодарны ему. Кто знает, сколько ему осталось жить?» Константин прожил достаточно, чтобы увидеть, как его младший брат руководил последними обвинениями против его старого друга в Эссене, и умереть от позора слащавой лести в брошюре Гросса, которая к тому же нарушала требования безопасности. Юлиус Фойхт-Ретц сменил Константина на посту главы Генерального военного департамента. Подобно своим собратьям-офицерам он слышал о заявлении кайзера, что оружейнику рейха должно быть разрешено продавать орудия дружественным государствам. Но чем чаще он и они об этом думали, тем больше приходили к убеждению, что позиция Круппа весьма уязвима. Выпускникам военной академии в Лихтерфельде, прусского питомника офицерского корпуса, казалось логичным, чтобы меч был обоюдоострым. Если Крупп может продавать за рубеж, то почему они не могут покупать за рубежом?

Таким образом, старое пугало воскресло. Альфред узнал об этом опасном образе мыслей через восемь месяцев после паники по поводу войны. И моментально пришел к заключению, что его разорвут на куски. Он верил в свой товар безгранично, но по опыту прошлого знал, что для бывших питомцев Лихтерфельде превосходящее качество мало что значит. И вот он пишет Юлиусу длинное письмо, в котором просматривает историю своих междоусобиц с офицерами, начиная с момента, когда были отклонены его первые кованые стволы, и сетует на отсутствие благоволения со стороны соотечественников: «Другие великие державы проводили эксперименты за свой счет и (как, например, Англия) не только страховали вкладчика капитала, но и проявляли по отношению к нему большую благосклонность; я экспериментирую за свой собственный счет и предлагаю результаты на службу государству. Таким образом я сэкономил расходы, риски и время». Тем не менее: «Здесь, в Пруссии, еще в 1868 году прилагались все усилия к тому, чтобы отказаться от литой стали и перейти на сталь английского производства». Он вспоминает «позорный документ», который был вынужден подписать, опустив тот факт, что к этому привела его расточительность: «Я потратил огромное состояние и нажил долги. Через несколько лет мне необходимо выплатить большую сумму, и в таком свете будущее не выглядит привлекательным. Кроме того, было бы вдвойне несправедливо использовать другие заводы, которые ничего не сделали для создания орудия из литой стали и просто любыми средствами имитируют то, что увидели у меня, собирая урожай на моей почве». Если судить с коммерческой точки зрения, «оружейник должен быть расточительным; он должен делать все самое лучшее, невзирая на стоимость», – утверждал Крупп, заканчивая письмо патетическим обращением к будущему германского рейха: «Я должен быть уверен в том, что нынешняя продукция фабрики будет делать мне честь и через двадцать, и через пятьдесят лет, принося пользу моим самым далеким потомкам. Такова моя главная забота, тогда как все, о чем думают владельцы акций, это следующий дивиденд».

Не поддавшись на убеждения, Юлиус предложил Круппу представить девять незавершенных 15-см орудий – и такое же предложение направил Армстронгу и Шнайдеру. Альфред почувствовал горечь одиночества; он действительно был одинок. Его собственные директора считали, что он занимает слишком жесткую позицию. «Только я обладаю правом поставлять оружие государству», – резко парировал он. Он вновь выступил с угрозой распродать свое предприятие или же поймать на слове царя и переместить фабрику в Россию. Потом решил обратиться непосредственно к Вильгельму и направил кайзеру копию меморандума, который напрасно представлял Юлиусу. Сопроводительное письмо было резким: «Из всех мировых институтов, с которыми я имел дело, только департамент артиллерии нашей страны в последнее время вновь демонстрирует враждебность по отношению к моему предприятию, и в большей чем когда-либо степени; он не успокоится до тех пор, пока завод не перейдет в рабски покорные руки акционерной компании… Я испытывал сомнения, стоит ли мне беспокоить Ваше Величество этим не слишком приятным посланием; но я думаю о последствиях ущерба и о конечной ликвидации моего предприятия, поскольку это, безусловно, будет еще более неприятным сюрпризом».

Тон письма был опасно близок к оскорблению монарха. Альфред казался весьма уверенным в себе, и не без оснований. 29 марта 1876 года кайзер принял Альфреда в промежутке между 12.30 и часом дня. Некто доктор Пипер из числа императорских служащих сделал записи этого разговора. Они сохранились, и, поскольку знаменуют окончательную капитуляцию германского правительства, последствия чего ощущались в Бонне и девяносто лет спустя, эти записи заслуживают быть приведенными полностью.

«Общее впечатление. Его Величество был в высшей степени добр и благожелателен, что сразу же развеяло все тревоги. В целом Его Величество, как кажется, разделял взгляды, выраженные герром Круппом в его меморандуме.