Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

«Какие-то студенты», «благородные литовцы», увели Чюрлёниса на ночлег к себе. Глубокой ночью, за чаем, разговор продолжился – говорили о литовской литературе, в которой, неожиданно для себя узнал Чюрлёнис, есть «два титана – Хербачяускас[84] и София Кимантайте, а остальные – мелочь»!

Чюрлёнис не стал признаваться, что Кимантайте его невеста, притворился, что «мне ничего, только жарко».

«Ах ты, маленькая, маленькая моя, – пишет он Софии, – целую твои туфельки и калоши, падаю пред тобой и прошу не злиться на меня. Хорошо? Улыбаешься? Ну, хорошо уже, хорошо».

В ту ночь он спал «прекрасно». Ему приснилось, что на «большом шару» («может быть, это был даже земной шар») была положена доска. На одном конце стояла София, на другом – Хербачяускас. Они качались. Хербачяускас был ужасно худой и не мог удержать равновесия. Поэтому упал и, увлекаемый каким-то вихрем, начал вертеться вокруг шара, который наконец-то исчез вместе с ним, а доска стала мостом, таким высоким, что не было видно, на чем он стоит. «И ты по нему медленно шла и говорила: “Хочешь? Или не хочешь?”»

В день написания письма, то есть 11 октября, Чюрлёнис продолжил поиск квартиры. «Был и у Кялпши[85]».

Обедал Константинас в студенческой столовой.

Литовские и польские студенты петербургских высших учебных заведений создали дешевую столовую, которая при необходимости становилась клубом. Забегая вперед, скажем, Чюрлёнис участвовал в проводимых там вечеринках. Однажды на танцы не явился нанятый пианист, и Константинас вызвался его заменить, причем сказал, что играть будет даром. Играл он – вальсы, мазурки, хороводы – до восьми утра. Чем сэкономил студенческому содружеству три рубля.

После обеда вновь поиск жилья. Остановил свой ограниченный средствами выбор на квартире 102 в доме 55 по Вознесенскому проспекту – адрес Чюрлёнис указывает в письме к Софии.

«Заплатил 14 рублей за месяц, комната чистенькая, светлая, только что оклеенная обоями. Есть стол, три стула, три цветка, плевательница и лампа». «А наутро выяснилось, что комнатка неважная, темная, тесная, занавески, скатерти грязные, хозяева не очень симпатичные… лестница загажена, а все остальное далеко от комфорта». «Отступать было уже поздно. Залог был дан, вещи погружены. Когда найду лучшее, обязательно переселюсь. Но пока хорошо и так».

«Рисовать невозможно – так темно. Что будет? Квартиру обязательно поменяю – поспешил снять, т. к. страшно не люблю ночевать у чужих. Всегда мне кажется, что это большая неприятность и просить ночлег надо только в случае большой надобности. А теперь есть так, как есть, но я спокоен, могу думать, мечтать и кое-что делать».

«Видишь, что за мелочи меня окружают? А ты море помнишь? А черный закат? Это уже хорошо. А слышишь, как шумят волны? И играют, и поют. Помнишь? А самые большие волны помнишь? Дитя мое, дитя. А помнишь, как протянула мне светящийся шар, когда еще не знал тебя? Зося! Разговаривай со мной чаще, как тогда, когда еще не знал тебя. И всегда держи большой свет в своих ладонях. Хорошо? Зося? Зося, Зосечка, единственная, необычная, белая, лучезарная жена моя, обнимаю, ласкаю и целую тебя».

В этой «комнатке» его посетил Мстислав Добужинский. Вот как он описывает визит в воспоминаниях:

«Жить Чюрлёнис устроился на Вознесенском проспекте, напротив Александровского рынка, между Фонтанкой и Садовой, во дворе большого дома. Комнату, узкую и темную, он снял в бедной квартире, где постоянно шумели дети и пахло кухней. Здесь я впервые познакомился с его фантазией. В этой крохотной темной комнатушке на бумаге, кнопками прикрепленной к стене, он кончал в те дни поэтичнейшую “Сонату моря”».

Рассматривая картины Чюрлёниса, Добужинский говорил:

– Главное, что совсем оригинально, черт знает, всё из себя.

Через некоторое время Добужинский показывал работы Чюрлёниса Бенуа, Сомову, Лансере, Баксту, Сергею Маковскому. Работы Чюрлёниса произвели сильное впечатление, и было принято решение отобрать некоторые из них для выставок.

«Захаживаю в Эрмитаж и в Музей Александра III…»

Письма приходят «до востребования». За ними Чюрлёнис ходит на почтамт.

«Возвращаясь с почты, заметил, что дымка – чудесная вещь. За мной дымка, напротив – дымка, со мной и во мне – только ты, Зося, и я. И ничего больше. Замечательные дворцы вырисовываются в дымке – еле проглядывают, подойду ближе – ничего особенного, а дальше – какие-то чудеса во мгле, и снова – ничего особенного, вокруг дымка и дымка, а в кармане – письмо Зоси, а в сердце – радость, идти легко – сами ноги несут», – пишет он 15 октября 1908 года.

Начинается это письмо несколько странно – можно подумать, оно продолжение предыдущего.

«Видишь, видишь, какая ты необычная! Только получил твое третье письмо, Зосечка, и все мне очень нравится, и настроение поправилось, и хотя – не хотя, опять поднял голову выше.

‹…› Сегодня курсировал, как надо».

Чюрлёнис перечисляет тех, у кого он «сегодня» был: Зигарас, Твардовский, Жербовскас.

Совсем не то, что Софии, Чюрлёнис пишет Повиласу:

«Вот уже две недели, как я в Петербурге, и до сих пор безрезультатно ищу уроки или что-нибудь подобное. Факт моего будущего участия в выставках смешит меня, потому что до сих пор я еще не привык принимать себя всерьез. Я здесь один и мне очень тоскливо».

Чюрлёнис «интересуется уроками, где только можно», и кроме этого, «лазает» (его определение) по Эрмитажу и Музею Александра III, то есть по Русскому музею.

Софии:

«Захаживаю в Эрмитаж и в Музей Александра III – изучаю. Знаешь, сколько чудесных вещей есть. Даже страшно! Вдвойне радуюсь, поскольку знаю, что ты на них будешь смотреть, понимаешь! Ты своими светлыми морскими глазами. Чего здесь только нет! Есть такие старые ассирийские плиты с такими странными крылатыми богами, с которыми (не знаю откуда), как мне кажется, я прекрасно знаком, и это есть мои боги. Есть египетские скульптуры, которые я страшно люблю и которые любит Зося, и греческие скульптуры, и очень много других вещей, очень много. А картины! Увидишь! Ты подумай, вместе осмотрим и будем радоваться как дети, Зосечка моя единственная. Но когда это будет?»

Мог ли думать тогда Чюрлёнис, что спустя годы две его картины окажутся в Русском музее? (В 2003 году одна из них – «Прелюд» – была отреставрирована литовскими специалистами, что стало подарком, сделанным Литовской Республикой к трехсотлетию Петербурга.) Что его музыка будет звучать в стенах Эрмитажа?

Из письма к Софии:

«Ты соскучилась? Даже не понимаю, как соскучился по тебе! Когда чувствую себя лучше, и когда вижу что-нибудь прекрасное, или внутри что-нибудь заиграет, сразу же бегу к тебе, и обнимаю, и жажду, и тоскую без конца. Знаю, что ты мой хороший гений, что за все, что прекрасно, должен быть тебе благодарен.