Летние истории - Миэко Каваками

пустынной раздевалки, я чувствовала себя так, будто осталась одна, покинутая всеми, между костей огромного существа, с которых уже слезла и кожа, и плоть. И мое собственное тело тоже показалось мне пустой скорлупкой. Настолько потерянной я не ощущала себя еще никогда в жизни, точно смотрела со стороны, не в силах ничего предпринять, как по некой роковой ошибке совершается убийство.

Когда-то давно, хотя и не так уж давно, мы все вместе ходили в баню. Неужели это правда? Когда бабушка Коми и мама были живы, а мы с Макико были детьми, когда, сложив в тазик шампунь, мыло и банные полотенца, мы все с веселым хохотом шагали к знакомому зданию по темным вечерним улицам. Щеки розовели от густого пара, который, казалось, можно потрогать рукой. У нас не было ничего, совсем не было денег, но зато все были живы. Мы могли разговаривать друг с другом и испытывать разные чувства, которые не требовалось облекать в слова. Сквозь банный пар там всегда виднелось множество женщин. Всех возрастов — младенцы, девочки, старухи. Голые, они взбивали в волосах пену из шампуня и грели тело в горячей воде. Все эти бесчисленные морщины, прямые спины, обвисшие груди, сияющая кожа, крошечные, совсем еще новенькие детские ножки и ручки, темные и светлые пятна, изящные выпуклости лопаток, все тела, которые я там видела, все эти женщины, которые смеялись и болтали о пустяках, а может, раздражались или волновались, но главное, просто жили, день за днем, — что с ними теперь? Может быть, они все уже умерли. Как бабушка Коми и мама.

Я обулась и вышла на улицу. Старуха за стойкой только качнула головой. Кроссовки, которые я носила уже много лет, были покрыты грязноватыми разводами, отчего напоминали угрюмое, зловещее пасмурное небо. Я побрела дальше куда глаза глядят. Пронзительно-свежий аромат зимы смешивался с запахом жареного мяса, яркие огни слепили глаза. В ушах звенел низкий хохот проходящих мимо мужчин. Я подняла ворот пальто и перехватила пакет с продуктами другой рукой. Люди шли по улице с разной скоростью. У них были разные выражения лиц, разная одежда. Они говорили в разной тональности и думали — или не думали — видимо, тоже о разном. Улицы были наводнены текстом: куда ни взглянешь, везде натыкаешься на символы. Указатели, схемы, вывески, меню, рекламные слоганы, цены, сроки, время работы, эффективность лекарств — все это бросалось в глаза само, без малейшего моего участия. У меня заныли виски. Я поняла, что замерзла. Странно, ведь мне не было холодно ни когда я выходила из дома, ни когда покидала баню. Повесив пакет на локоть, я потерла пальцы. Они оказались ледяными. Холод пробирался между волокнами пальто и свитера, проникал сквозь кожу и с током крови растекался по телу.

Подняв голову, я увидела впереди группу людей возле места для курения.

Они стояли вокруг уличной пепельницы, окутанные клубами табачного дыма, а рядом с ними, в тени здания, где стояли велосипеды, я разглядела маленький силуэт сидящего человека. Курильщики его словно не замечали, хотя сидел он от них на расстоянии вытянутой руки. Они выдыхали дым, весело болтали, близоруко наклонялись к экранам смартфонов. Что этот человек там делает? Кто он? Неужели ребенок? Поддавшись странному притяжению, я сделала несколько шагов к нему.

Это был взрослый мужчина, но ростом с пятиклассника. Пепельно-серые волосы, немытые месяцами или даже годами, слиплись от сала и уличной пыли. Немыслимо грязный рабочий комбинезон и дешевые тапочки вроде школьной сменки. Наклонив голову, мужчина сосредоточенно что-то давил пальцами о ливневую решетку. Подойдя еще ближе, я поняла, что это сигаретные окурки. Незнакомец доставал из пепельницы размокшие окурки и выжимал из них воду — голыми, без перчаток, руками, черными от никотина и табачного дегтя. Он делал свое дело обстоятельно, наваливаясь на окурки всем весом. Потом неспешно ссыпал выжатые окурки в целлофановые пакеты и, наполнив их доверху, завязывал.

Не знаю, как долго я наблюдала за ним, наверное, минуты две. Вдруг он поднял голову, повернулся и посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. Лицо у него оказалось таким же грязным, как одежда и волосы. На впалых щеках чернели тени, глаза глубоко ввалились. Из приоткрытого рта виднелись кривые зубы. «Нацуко!» — послышалось мне. Неужели он зовет меня по имени? Сердце бешено заколотилось, под ложечкой засосало. Нацуко? Я невольно попятилась. Маленькие черные глазки словно впились в меня. Я тоже не могла отвести от него взгляд.

— Нацуко, — тихо позвал он еще раз.

Я была уверена, что уже не смогу вспомнить этот голос, что он навсегда изгладился из моей памяти, но его звук в одно мгновение перенес меня в далекое прошлое. Запах морского прибоя. Каменные волнорезы. Могучие волны, темным дыханием моря вздымаемые из его глубин и разбивающиеся о камни. Узкая лестница. Почтовый ящик, тронутый ржавчиной. Стопка журналов возле подушки и груда белья, приготовленного для стирки. Крики пьяных компаний.

— Что с мамой? — спросил он. Хрипло и еще тише, чем раньше.

Я сделала еще шаг назад.

— Что с мамой? — повторил он.

— Умерла. Давно уже, — выдавила я.

Он словно не понял и продолжал смотреть на меня. Землистое лицо, черные, будто закрашенные простым карандашом глаза. Тощее тело, в котором, казалось, не оставалось ни капли сил. С таким справится и детсадовец. И все равно я чувствовала страх. Дыхание сбилось, сердце стучало как молот.

— То есть как — умерла? — переспросил мужчина, и в глазах у него застыла пустота. — А ты где была?

Не понимая, о чем он, я только моргала, пытаясь успокоиться. Где была я. Вот что он у меня спросил. Горло сдавила боль. В барабанных перепонках загудело. Где была я? Сердце готово было вырваться из груди, туловище непроизвольно покачивалось взад-вперед. Между ключиц завихрилась неудержимая ярость, такой силы, что кровь будто вскипела и отхлынула вспять, унося меня с собой. Мне захотелось закричать: «А ты, где был ты?!» — и толкнуть его сзади так, чтобы отлетел. Схватить его за плечи и таскать по асфальту, пока не угаснет злость. Но я ничего не сделала. Я даже не смогла ничего сказать. Я боялась его. Боялась этого беспомощного, иссохшего мужчину, который не смог бы не то что руку на меня поднять, но даже закричать. Только молча смотрела на него. Но почему-то мои пальцы пульсировали, будто я и в самом деле вцепилась в его ворот и швырнула на землю. Будто, заливаясь слезами, я долго била его кулаками в грудь. Мои кулаки сжались сами и отказывались разжиматься.