В стране ваи-ваи - Николас Гэппи

темно-коричневого и красного цвета с узором из черных полос и зигзагов. Кувшины пошли по кругу; первый я чуть не уронил, когда подошла моя очередь, до того он оказался тяжелым. Каждый кувшин вмещал более ведра жидкости.

Сначала мы отведали густой напиток красного цвета, приготовленный из ямса. От голода у меня подвело живот; уже несколько дней я почти ничего не ел, а мяса совсем не видел. Последовали еще напитки: нечто вроде бананового сиропа, ананасный сок и сладкая освежающая смесь сока тростника с маниоковой мукой. Затем нам подали сильно наперченное тушеное мясо; я прилежно макал маниоковые лепешки в соус, и вскоре восхитительное ощущение сытости овладело мной.

Как только мы приступили к трапезе, жители деревни занялись своими делами, предоставив нам свободно разгуливать кругом и возвращаться, когда захочется, к мискам; старая индианка следила за тем, чтобы они оставались полными.

Деревня состояла из двух строений. Главное, в которой жило шесть семейств, было круглое, с низкой конусовидной крышей — словно огромная соломенная шляпа на подпорках. В отличие от домов ваи-ваи и тарума строение было открыто со всех сторон, оно казалось более легким и приятным для жилья. Очаги располагались по краям (в центре крыши не было дымохода); нары были невысокими, так что собаки могли выглядывать из-под застрехи наружу. С одной стороны к дому примыкала пристройка, в которой на широких полках из жердей сидели обезьяны и две собаки.

Конструкция жилища свидетельствовала, что люди, его построившие, чувствовали себя в большей безопасности (от соседей, животных и злых духов), нежели, скажем ваи-ваи. Это впечатление как будто подтверждалось тем, что дом оказался необыкновенно старым. Все балки внутри были покрыты твердым блестящим слоем копоти, таким толстым, что нож не сразу добирался до древесины. По моим расчетам, строение было возведено лет двадцать-пятьдесят тому назад; вообще же прилегающая местность, если судить по тем заброшенным полям, которые мы видели по дороге, была заселена уже на протяжении многих поколений, возможно, сотни лет.

Второй дом, предназначенный, по-видимому, для гостей, отличался меньшими размерами, в остальном же был копией первого, если не считать того, что часть крыши, напоминающая формой сектор круга, была приподнята, и в центре помещения получилась открытая сверху площадка, где работали в хорошую погоду. Тут стояла небольшая прямоугольная рама, на которой кто-то ткал из хлопчатобумажных нитей мужскую набедренную повязку. Рядом размещались приспособления для переработки маниока.

Кроме этих двух домов, в деревне было много шалашей. В них хранились корзины и горшки (до одного метра и более в поперечнике), а также прямоугольные рамы, на которых высыхали приготовленные для нас в огромном количестве круглые лепешки из маниока.

Индейцы накопали целые горы корней маниока, и женщины прилежно готовили еду. Трудно представить себе, как и когда было открыто применение этого корнеплода, который стал основным продуктом питания в тропической части Южной Америки; дело в том, что маниок сильно ядовит: его сок содержит синильную кислоту. Чтобы удалить сок, клубни сначала натирают, полученную массу просеивают и насыпают в длинные плетеные мешочки, которые развешивают на балках. Затем в петлю в нижнем конце продевают палку и тянут так, чтобы выжать весь сок из массы. После этого почти сухую муку просеивают снова и на керамических сковородах пекут белые лепешки. Ядовитый же сок, много раз прокипяченный, превращается в отличную густую приправу темно-коричневого цвета — индейцы добавляют ее ко всем мясным блюдам.

Мы с Тэннером ходили по селению вместе; где бы мы ни появлялись, нас встречали дружескими улыбками. Индейцы наперебой предлагали нам то одно, то другое, каждый раз убеждая принять подарок. Япумо поманил нас, подвел к своему гамаку и достал сверху двухметровый лук из окрашенного в розовый цвет дерева, пучок таких же длинных стрел, два браслета, трубочку для косички и колчан с отравленными наконечниками.

— Видно, мы им пришлись по душе! — произнес Тэннер задумчиво. — Похоже, мы можем получить здесь все, что захотим. Одно только осложняет дело: как бы они не попросили у нас что-нибудь из тех вещей, без которых нам не обойтись. Лучше спрячьте свой фотоаппарат начальник, пока он им не приглянулся.

— А зачем ты взял трубочку для косички? — полюбопытствовал я.

Тэннер смущенно улыбнулся.

— У нас иногда маскарад устраивают… Вот я ее и нацеплю — то-то смеху будет!

В голубом небе не было ни облачка, солнце стояло прямо над головой — немного позже будет идеальное освещение для съемки цветных фотографий. Я решил вернуться в деревню, как только разберу свои вещи в лагере у ручья; погода за последнее время стала настолько ненадежной, что удобный случай мог больше и не представиться.

В половине четвертого установилось нужное освещение, и я направился в деревню. В этот самый миг в лагерь явилось около десятка мавайянов, и Безил побежал за мной вдогонку.

— Они пришли навестить меня, — объяснил он, — а поскольку мы их гости, следует сохранять с ними хорошие отношения и расплатиться, не откладывая, за все, что мы взяли у них, и за те продукты, которые они для нас приготовили.

Это было некстати, но мне ничего не оставалось, кроме как постараться не затягивать процедуру расплаты. Я достал наши обменные товары и принялся отмерять бисер. Гул восхищения прошел по толпе; в глазах мавайянов я был миллионер, настоящий Крез[67], человек неслыханно богатый и могущественный!.. Я отсчитывал рыболовные крючки, ножи, напильники, булавки… Некоторые из индейцев замерли на месте, не в силах оторвать взора от этого зрелища, другие ходили по лагерю, изучая мое имущество.

Наконец я расплатился со всеми, но на том дело не кончилось: эти милейшие люди принесли с собой кувшин с напитком. Они расселись на земле, и кувшин пошел по кругу. Жены стояли поодаль; одна держала в руке маленькую рыбу, другие занимались своими детьми.

Я сгорал от нетерпения. Длинная тень потянулась от леса через расчистку и подкрадывалась к гребню холма, за которым лежала деревня. Что будет с освещением?!

Ко всеобщему удивлению, я, попирая все правила вежливости, вскочил на ноги, схватил свои фотопринадлежности и помчался к деревне. Уже на бегу я осознал все безобразие своего поступка и оглянулся: индейцы следовали за мной. Возвращаться было поздно, я двинулся дальше. Однако все работы в поселении уже кончились, и солнце опустилось так низко, что нечего было и пытаться фотографировать.

Разочарование и стыд овладели мной. Надо было как-то исправлять положение. Когда индейцы догнали меня, я с широкой улыбкой стал показывать вокруг, твердя «кириванхи» и стараясь объяснить жестами, как мне нравится их деревня и насколько открытые