Князь Владимир - Юрий Никитин

И топор Олафа ударил прямо в лицо. Владимир услышал жуткийхруст, во все стороны брызнула кровь. Олаф выдернул топор, как из колоды,замахнулся, услышал хрип:

– Двое… на одного…

– А ты сколько привел? – гаркнул Олаф.

Бледный как мел, он трясся, ударил снова, топор скользнул,но Варяжко все равно упал на колени. Кровь из разрубленного лица хлестала, какиз огромного кабана. Владимир подоспел, ударил ногой, целясь в рану. Варяжкоопрокинулся на спину, а Владимир услышал в ушах звон, а в глазах замелькаликрасные мухи.

Все еще не давая себя утащить в беспамятство, видел, какозверевший викинг рубит топором огромное тело, а то вздрагивает, дергается, ипри каждом ударе раздается звон доспехов, и брызгают новые струйки крови.

А потом он увидел, как земля стремительно бросиласьнавстречу.

Упыри хватали за ноги, темная вода лилась в распахнутый длякрика рот, заливала ноздри. Он задыхался, а когда выныривал из болота, виделпочему-то вместо неба милое девичье лицо с большими серыми глазами. Онисмотрели с любовью и печалью, он чувствовал протянутую руку, но ухватиться неуспевал, вода тут же смыкалась, его утаскивали снова, он умирал, исчезал, акогда снова удавалось пробудиться и вынырнуть, то снова видел внимательныеглаза, слышал нежный голос, мягкий и требовательный, даже успевал увидетьпротянутые к нему руки.

На этот раз его не утаскивали в черноту. Но вместо девичьеголица сверху расплывался серый потолок, тянулась длинная корявая балка с чернымикосмами паутины, сплошь залепленная копотью.

Он с трудом раздвинул застывшие губы:

– Где… Олаф?

Послышались шаги, на него пахнуло запахом свежесваренногоборща. Заслоняя балку, сверху появилось удивительно чистое, нежное лицо. В нембыло столько света и чистоты, что сердце Владимира радостно стукнуло. Это в ееглаза он смотрел, это за ее руки цеплялся! Светлые волосы выбивались из-подбелого чистого платка. Глаза, пронзительно серые, оглядели смущенно и счастливо.

– Боги, слава вам! Спасибо, что дали ему такую силу.

Голос ее был такой же чистый и нежный, прозрачный, какключевая вода. Владимир прошептал:

– Ничего себе… сила… Где Олаф?

Девушка сказала с легкой укоризной:

– Да на тебе места живого не было!.. Как еще на своихногах сюда добрался?

Она исчезла, шаги удалились. Хлопнула дверь, со дворадонесся ее голос. Владимир быстро вспоминал, как срубили Варяжко, потом впамяти был провал, черное болото, руки упырей… Видать, сказались побои, ночь вболоте, схватка в корчме, где тоже пару раз саданули по голове, а по боку,помнит, текла кровь, но в горячке драки не обращал внимания…

Со двора раздался мощный голос, тут же заскрипело крыльцо.Владимир растянул губы в усмешке, по телу слышался зуд, кровь шелестела в жилах,спешно перетаскивая жизненную силу, залечивала, сшивала, затягивала раны иссадины, растворяла кровоподтеки, сращивала хрящи и кости, наполняла силой.

Дверь хлопнула, в светлом от солнца дверном проеме возниклагигантская темная фигура с золотыми волосами до плеч. Солнце играло в них,прыгало, как золотые искорки в небесном костре.

– Очнулся? – выкрикнул Олаф.

Он в один огромный прыжок оказался возле Владимира. Синиеглаза с такой тревогой впились в его лицо, что Владимир удивился:

– Что-то стряслось?

Олаф ахнул:

– Ты четыре дня не приходил в себя! Я уж думал: все,придется копать для тебя яму, а ты вон какой огромный, как корова, только ещедлиннее.

Владимир прошептал:

– Четыре дня… Долго же я… Как же ты не ушел сам?

Олаф засмеялся:

– А кто бы дичь мне лупил по дороге в Царьград? Вотесли бы ты научил меня из лука так же метать стрелы, как научил на коне…

– Сделаю, – пообещал Владимир. – Только бы тыс моей шеи слез. Как Варяжко? Здесь не опасно?

Он поднялся с помощью Олафа, сел. Голова немного закружилась,перетерпел, потом звон утих, а сознание прояснилось. Помещение невелико, печьзанимает треть комнаты, широкие полати, стол и две лавки, а на стенах пучкитрав, мешочки с корешками, листьями. За единственным окном ярко светит солнце,глаза с непривычки слезятся. Грудь туго стягивает повязка, на правой руке тожезавязана тряпица, там пощипывает и зудит.

Олаф улыбался победно:

– От кого опасно? Мы разбили в пух и перья весь отряд,что послал твой конунг киевский. Никого не осталось! Те двое явились и утащилисвоего ярла, чтобы похоронить по своим обрядам. Я их хотел было еще заставитькровь смыть с крыльца, да хозяйка воспротивилась. Ну а местные… Тиун, которыйгрозился с тебя шкуру спустить, теперь в лесах хоронится.

Он придержал Владимира, тот осторожно спустил ноги на пол.Под повязкой зуд усилился. На пороге появилась девушка. В открытом сарафане,теперь волосы распущены, а голову украшал венок из красных цветов. Что-то этоозначало, вспомнить бы, но в голове гул, в ушах комариный писк, перед глазами времяот времени вспыхивают огненные мухи. Все же она красива настолько, что уВладимира снова пересохло во рту. На миг показалось, что пришла сама леснаябогиня.

– Кто ты? – прошептал он.

Она улыбнулась одними глазами:

– Ежели невтерпеж, сними. Но не расчесывай. Загноится,будет хуже.

– Ты прямо зришь, – сказал Владимир снеловкостью, – о чем я думаю. Ведунья?

– Так кличут мою маму, – ответила девушка, голосее почему-то дрогнул. – Она и выхаживала. А я только так… помогала.

Владимир сказал искренне:

– Без тебя бы я не выбрался. Олаф, когда сможем ехать?

– Хошь выйти? – предложил Олаф. – Я отобралнам четырех коней. Два под седла, два в запас. Остальных пригнал сюда, пустьпродадут или еще что. Денег у нас маловато, а заплатить чем-то да надо. Ну,конечно, я вывернул их карманы, пошарил в калиточках… Путь у нас долог, дажесеребряная монетка пригодится. А коней тут либо продадут, либо еще что. Не кони– звери!

Днем его поили и кормили в постели, нежные, но сильные рукименяли повязки, разминали стонущие мышцы. Но молодая кровь яро заживляла раны,ссадины покрылись коркой на глазах, и уже на следующую ночь дочь ведуньиосталась согреть его постель своим телом.

Олаф от безделья истыкал стрелами стену сарая. Еще большестрел ушло мимо, у этих славян не сараи, а собачьи будки, пальцы покрылиськровавой коркой, даже несмотря на рукавичку из бычьей кожи.

На третий день Владимир взобрался на коня. Голова кружилась,но он чувствовал, что сможет продержаться в седле с десяток верст.

Дочь ведуньи стояла на крыльце.