Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

там по чертежам, как-то припаяю все. Потом, во-первых, необходимо было знать шифр. Надо было все буквы знать как цифры. Вот если я передаю радиограмму, значит, я не словами передаю, а цифрами. Потом надо было легенду учить свою. Готовили нас с женщиной с одной двоих на задание. У нее муж пограничник погиб, и она оставила двоих маленьких детей, ей предложили, и согласилась. Вот вместе с ней нас готовили. На случай провала надо было знать, что говорить. Мы были подготовлены очень хорошо, наши говорили, что имеют на нас большую надежду, я даже попутно изучала румынский язык. Но дело в том, что приземление наше было неудачным, вместо Румынии нас сбросили в Венгрию. В разные места. Мой парашют зацепился за дерево. У меня ничего нет, чем порезать веревку. Темно вокруг. Наконец я упала, упала грудью на пень. Отшибла себе все так, что лежу и не могу ни рукой, ни ногой пошевелить. Потом стало рассветать, я начала потихоньку подниматься. Я, значит, опять залезла на дерево, антенну растянула и связалась своими, что приземлилась не знаю где. Ночью я ночевала на дереве, там невысоко, думаю, мало ли, звери какие-то или еще что-то. Потом слышу там где-то голоса, но совершенно не на румынском языке. Я потом опять передаю сигнал, они мне говорят, чтобы я вышла на дорогу и, где увижу опознавательный знак, передала им, чтобы они могли определить, где я нахожусь. И вот только я выхожу из леса, и как будто меня караулили. Сразу двое меня раз под руки. Может быть, они видели. И сразу в лесу меня начали бить. Они думали, что со мной десант спустился. «Где остальные?!» Перевернули меня и по подошве били палкой. Ох, такая адская боль была, не знаю даже, как я выжила. Спасло еще и то, что подбежал к фашисту кто-то и сказал, наверное, что еще кого-то там нашли. Он бросил меня бить и побежал с ним еще куда-то. Потом меня отвезли в гестапо в небольшой венгерский городок. Там, конечно, и били, сразу два зуба выбили. Допрос уже настоящий был. Заставили меня, значит, передавать своим радиограмму. А у нас на случай провала я должна была подписаться «муха». Значит, все, что я передаю, неправда. Сказала, что я должна так подписаться. Они: «Почему муха?» – «Так надо, иначе они не будут знать, от кого радиограмма». Сейчас уже не помню, что передала, а в конце подписала «муха». Не помню, сколько дней я там сидела, но было слышно, что наши войска наступают. Это был уже 1944 год, август месяц. И в гестапо, где я сидела, попал снаряд. Три километра, оказывается, наши стояли от этого города. Нас всех посадили на грузовые машины, с собаками, и повезли в Будапешт. Но там меня никто не вызывал, потому что заключенных много. Потом в Австрию, там тоже не пришлось спрашивать, а потом в концлагерь Равенсбрюк. Это был 1944 год, ноябрь месяц.

И. Вы помните свое первое впечатление?

Р. Мы видим, стена кирпичная, собаки, а когда попала на территорию, то думала, что оттуда можно выйти только через печь крематория. Только одна мечта была – хотя бы переступить свою землю и умереть на ней. Чтобы остаться в живых, то мало было вероятности. Там военнопленные жили отдельно в лагере.

И. Вас привезли, и первое место, куда Вас отправили, – это была «баня», так ведь?

Р. Да, там раздевали, полосатой формы у них уже не хватало. Мне дали какое-то платьице черное, и кресты были сзади и спереди, но не нарисованы, а вшиты. Потом в карантинный блок, а оттуда военнопленные нас перевели к себе в лагерь, поскольку мы военнопленные.

И. Как это произошло?

Р. Я не знаю, как они это сделали, но мы оказались вот там.

И. То есть вы попали в карантинный блок и военнопленные уже знали, что и вы военнопленная?

Р. Да, в «бане» работала наша военнопленная с Украины – Галка, мы ее так и звали «Галка-баня». Она передала, а они старались перевести нас в свой блок. Там как раз я встретила Ольгу Васильевну Головину. Она окончила ту же школу, что и я, но, может быть, месяца на два раньше. В школе мы не знали друг друга, потому что в разное время заканчивали, а встретились там.

У нее было задание в Венгрии, их было четыре человека, у них тоже неудачно получилось, она оказалась в лагере, где мы познакомились и узнали, что, оказывается, одну школу заканчивали. Потом военнопленные пристроили меня и ее в кессель-колонну. Телега большая была, и мы развозили большие баки с питанием по блокам. Впереди двое шли, а мы сзади подталкивали, такая была работа.

И. Получается, вас военнопленные благодаря своим связям устроили на работу?

Р. Да.

И. И получается, что в администрации лагеря были свои люди?

Р. Да, свои люди. Сейчас я не помню, как это происходило, но это факт. Дали винкель «SU» – Советский Союз. Однажды мы ехали с телегой, и те, кто впереди шли, не удержали две дуги, и она на пригорок покатилась там, где печи крематория, там лежали трупы, как дрова. Крематорий не успевал сжигать эти трупы.

И. То есть вы были за стеной лагеря?

Р. Нет, но крематорий внутри лагеря был.

И. А рядом с ним вы что-то похожее на газовую камеру видели? Вообще вы о ней слышали?

Р. Наши поляки, к ним первые немцы вошли, и они первыми туда прибыли. Над польками делали очень много опытов. Из них кто-то умер, а кто остался живой, тот остался инвалидом. Там была стена, где расстреливали, а тут, где стена, был и крематорий. Вот эта наша телега попала на эти трупы, и не знали, что делать. Сейчас нам влетит. Не помню, собирали ли мы эти трупы или нет. Потом в конце года, когда из Освенцима привезли людей, еще и 30 человек детей. Их хотели тоже уничтожить. А мы, военнопленные, собрались всеми и пошли к начальнику лагеря просить, чтобы нам отдали этих детей. Он посмеялся и сказал, что питания не будет на них давать. Мы говорим, все равно отдайте нам их. В общем, отдали нам этих детей. Каждый от своего хлебушка отрезал кусочек, и им давали, потом помогали иностранцы. Им Красный Крест помогал, периодически им присылались посылки, они приносили нам, помогали, и мы сохранили этих детей.

И. Они жили в вашем блоке?

Р. Да.

И. Спали на нарах с женщинами?

Р. Да, тоже на нарах.

И. А кто за ними конкретно ухаживал?

Р. Сейчас, убейте меня, не помню. Принимали участие