Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов

Мы там работали на заводе. Во время бомбежки нас собирали и рассказывали, как вести себя… Забыла, когда был занят Орел, но очень быстро. Нас учили, как бомбы тушить, как помогать. Потом в августе 1941 года нас с подружкой отправили сжигать документы, потому что боялись, чтобы немцам попали документы. А в Орле было много повешенных, люди выходили и смотрели, как они болтались каждое утро.

И. Это повешенные до прихода немцев?

Р. Нет, немцы пришли и вешали. В августе 1941 года нам дали военного одного, и он нас начал учить, как партизанские отряды были организованы. Мы же были девчонки, и нас учили, как тушить зажигалки, помощь оказывать. Когда же 3 октября 1941 года Орел сдали, мы собрались снова, к нам пришел наш руководитель и сказал: «Все, что могли, мы рассказали, а теперь по своим домам, и если нужно, будете помогать». Мне нужно было явиться на станцию Змеевка. Это 40 километров от Орла в сторону Курска. Эта станция между двумя этими городами. Там был организован штаб, и мне туда надо было явиться. Я приехала туда, нашла все это. Потом нас поместили в деревню, и мы ходили, собирали информацию, где расположены немецкие части. Я была одета в телогрейку, лапти, сумка у меня была. Когда меня останавливали, у меня была справка, что у меня живет тут родственница и я ее ищу, чтобы легче прожить. Орел был занят немцами, и есть там было нечего. Но я должна была собрать сведения. Мы приходили, осматривали воинскую часть. Меня забирали, сажали немцы. Потом посмотрят и отпускали. Последний раз меня не отпустили. Я пришла, а он мне сказал: «Иди показывай свою тетку». Кого же я могла показать? В общем, они меня забрали, привезли в Орел, посадили в тюрьму. Я там сидела около трех месяцев. После этого нас кого куда отправляли. Никаких документов я же им не могла представить. Отправили меня из тюрьмы в эшелон и в Германию. Привезли в Германию, в город Дрезден. Там опять были допросы, но я и говорила только свою легенду. Нас там много девчонок привезли, целый эшелон. Кого куда – кого к бауэру работать, а меня в концлагерь Равенсбрюк. Он находится в 80 километрах от Берлина. Там я была два с половиной года. Жизнь была очень тяжелая. Допрашивали, и под ногтями были иголки.

И. В каком году вы оказались в концлагере?

Р. В 1943 году. 17 октября 1942 года меня допрашивали и отправили в концлагерь, а там я была до 30 апреля 1945 года.

И. Вы оказываетесь впервые в лагере. Что с вами происходит вначале? Вас отправили в «баню»?

Р. Да. Мы были в цивильное одеты, у меня еще пальтишко было такое рваненькое. Сняли с нас вот это, а дали полосатые куртки, робу. После этого привели в лагерь и нас отдельно поселили ото всех. Там были немки, французы, югославы, все страны, где немцы проходили. А это был только женский лагерь, у нас мужчин не было. Мужчины были только эсэсовцы, охранявшие лагерь, а так одни женщины. Мужчины были недалеко, там другой лагерь был. Иногда их привозили к нам, и они чинили что-то в бараке.

Конечно под охраной. Если мы оказывались в это время на улице, то нас к стенке лицом и все. И вот дали полосатую одежду и отправили в 24-й блок. Наши там были 23, 24 и 25-й блоки. Это были советские. Они рядом стояли. Там все время ходили полицаи, и мы не могли никуда пойти. Потом эти три блока сначала были отгорожены… Есть нам было нечего, нам давали две-три картошки, утром – кофе, «кава» они называли, а в обед две-три картошки. Подъем в лагере был в 4 часа утра. Аппель мы стояли. Это если не понравится фрау ауфзеерин что-то, то она нас могла продержать и целый день. Солнышко, дождь – мы стояли. Падали кто, лежали. Ну и, конечно, собаки. Я собак до сих пор боюсь, потому что меня травили собаками. Получилось так, что у нас там было озеро, и нас гоняли вычерпывать песок. Я вычерпну и дальше по цепочке передаю, а обратно пустые черпаки. Куда песок этот они девали, не знаю, увозили. Однажды кончился рабочий день, нас построили в колонну по пять человек, и мы возвращались в лагерь. Нам запрещалось говорить между собой. А меня что-то спросила подружка рядом. Мы становились рядом, уже знали с кем. Спали вместе в одном блоке.

Там были трехъярусные нары, и когда на них было место, мы залезали туда, друг к другу прижмемся, а не было места, так и на полу. Я, конечно, когда приходила в блок, старалась занять место, лечь.

И. То есть на нарах у вас не было постоянного места?

Р. Нет. Это потом уже, к концу. У нас был Зурен, а после него кто, я не помню. Из лагеря отправляли куда-то людей, и были построены трехэтажные нары.

И. А до этого были не трехэтажные?

Р. Нет. На полу мы спали, а это к концу уже сделали все.

И. И вот вы стояли, черпали песок и с кем-то заговорили…

Р. Да, меня спросили, я ответила, а она – ауфзеерка – видела, заметила, что я разговариваю. Нас привели в лагерь, и она называет мой номер – 14 511. У нас была пришита белая тряпка, и на ней был написан у каждого номер. Я вышла. А у нас в лагере, если входишь в ворота, то рядом постройки, а прямо – возвышенность небольшая. И вот на эту возвышенность нас, тех, кто проштрафился, ставили. Меня туда поставили. Там ветер был со всех сторон. Откуда он дул, непонятно? То ли специально делали. Меня поставили на два часа, потому что она увидела, что я ответила. Конечно, замерзла. Ну, мои девчонки пришли, они издалека ходили, смотрели. Потом она отпустила меня. Подошла, сказала: «Weg, Mensch!»[768] Девчонки подбежали ко мне, взяли меня, привели. У нас «блоковая» была полька по национальности, очень добрая женщина. В блоке же было 800–900 человек. Ей уже сказали, что со мной. Так она, когда я пришла, даже что-то теплое мне дала попить. Хорошая была женщина, она как мать была, так бы я ее назвала. Другие и били, и все. А она полька сама по национальности, очень добрая. Наутро снова на аппель и пошла работа дальше.

И. То есть вы все время работали на песке и на другие работы вас не отправляли?

Р. Нет.

И. А как выглядел сам