Паткуль. Неистовый лифляндец - Борис Николаевич Григорьев

С Циглера нужно было взять клятву о сохранении тайны, которую ему откроют. О том, какие удобные средства будут найдены Циглером, следовало доложить ему, Августу, который потом сформулирует коменданту окончательные инструкции.

Е. Эрдманн однозначно расценивает это как намерение Августа и его советников с помощью коменданта крепости организовать бегство Паткуля, но таким образом, чтобы шведы ничего не пронюхали и не успели помешать выполнению плана. Для альтернативного решения – для выдачи Паткуля шведам – все эти подготовительные мероприятия, по мнению историка, смысла не имели. В архивах дрезденского двора сохранился документ о принятии майором Круксом упомянутой клятвы с генерала Циглера. Оба офицера торжественно обещали «хранить в тайне всё, что им было сообщено для выполнения известного дела и не посвящать в него никого из посторонних». Клятвоприношение состоялось в 5 часов пополудни 4 марта 1707 года на квартире Хойма в присутствии хозяина и Шуленбурга «при полном сознании и памяти».

Итак, политическое решение, как бы оно трудно для курфюрста ни было, всё-таки состоялось. По всей видимости, слишком горьки оказались плоды сепаратного мира со шведами и слишком очевидны были преимущества сохранения союза с Россией, чтобы нерешительный, лабильный Август и злобные ненавистники Паткуля из его окружения пошли на такой шаг!

А шведы, словно почуяв неладное, предприняли дипломатический демарш: сразу после упомянутого совещания в Дрезден приехал посол Карла Юсиас Седерхъельм и потребовал выдачи Паткуля. Во дворце курфюрста снова начались страдания и гадания – как поступить? В конце марта Август сам сделал первый шаг к подготовке запланированного побега и направил Циглеру приказ предоставить заключённому больше свободы передвижения и право на переписку с внешним миром. Для чего это делалось, сообщили Паткулю устно. Паткулю привезли некоторые личные вещи, хранившиеся до сих пор у его невесты: мундиры, парики, серебро, сундуки и ящики, шпаги, ружья, пистолеты, фонари и т. п. Вряд ли, пишет опять Эрдманн, такая забота свидетельствовала в пользу того, что курфюрст готовил передачу узника в руки Карла. Что касается переписки, то Циглер получил строгое указание все письма Паткуля переправлять губернатору Дрездена Зинцендорфу, а тот должен был показывать их лично Августу.

Сохранилось письмо Паткуля к Августу, написанное именно в этот период. Паткуль в резких тонах протестует по поводу совершённого над ним беззакония и тех страданий, которые ему пришлось пережить: «Подобного нарушения международного права история ещё не знала». Он жалуется также на грубое обращение стражи, на дурное питание и неоправданное ограничение передвижения. Заключённому было бы легче перенести любые страдания, в том числе и не «приличествующий моему статусу позорныйц побег», чем те, которые выпали на его долю в Кёнигштайне. Потом он узнал, что его собираются передать в руки шведам и лишить самой жизни. Поэтому он должен теперь позаботиться о спасении своей души, чтобы из надёжного укрытия защититься от клеветы и наветов. Он не совершил ничего предосудительного, а выполнял лишь долг перед царём, следовательно, он ни перед кем, кроме Бога и царя, отчитываться не намерен. Он вынужден прибегнуть к побегу исключительно из соображений совершённого над ним насилия и произвола.

Создаётся впечатление, пишет Эрдманн, что письмо специально извращает действительное положение вещей, чтобы обеспечить алиби как самому автору, так и коменданту крепости на случай побега Паткуля. И действительно, к письму приложена записка, написанная рукой Паткуля, которая ставит все точки над «i»: «Я специально составил это письмо в таких выражениях, из которых можно было бы сделать вывод, что я вынашиваю планы мести к Вашему Королевскому Величеству и чтобы шведы увидели и поверили, что я не только представлю В. К. В. в положительных тонах царю, но наоборот постараюсь сделать всё, чтобы испортить Вам репутацию. Итак, В.К.В. должны сделать так, чтобы это письмо попало к шведам. Впрочем В. К. В. может быть уверенным в моей верности, подтверждения которой не замедлят проявиться. Но об этом никто не должен знать, а записку следует сжечь. Интересы и благосостояние В. К. В. в данных условиях требуют этой хитрости…»

Всё это похоже на правду. Великому мистификатору выпала возможность снова вспомнить о своём искусстве. Курфюрст и здесь не изменил своему характеру, не позабыв обеспечить алиби и себе, чтобы даже тень подозрения в соучастии при организации побега Паткуля не пала на его голову. Это было частью той договорённости, которая была достигнута между двором, Циглером и Паткулем. Курфюрсту казалось, что достаточно было предъявить шведам это письмо Паткуля, чтобы считать себя непричастным к событиям. А, главное, будет удовлетворён царь. Задумано было замечательно – что и говорить: и овцы целы, и волки сыты!

Вместе с этим письмом в архиве лежит мартовское письмо Паткуля к Анне Айнзидель. Вот несколько слов из него: «Ангел мой, ваше приятное послание от 5 числа обрадовало меня особенно, желаю только успеха в выполнении Ваших уверений. Всё, что для этого осталось сделать, должно прийти оттуда. Здесь всё готово…» Далее следуют заверения в любви и выражения надежды на скорое воссоединение. Из текста письма следует, что со стороны невесты и её отца тоже предпринимались какие-то меры, способствующие побегу узника Кёнигштайна.

Второе письмо – последнее – было вероятно написано в апреле 1707 года. Из него следует, что подготовительные меры семейства фон Руморов где-то не сработали, однако надежда Паткуля на освобождение не угасла, поскольку попытка вызволить его из тюрьмы возобновилась:

«…Надеюсь на Бога, что всё получится. Мой план – прямо отправиться к царю; только бы пробраться к нему и только бы Краков был занят царскими войсками. Итак, мой ангел, ты скоро получишь от меня известие… Как только гости (шведы, Б.Г.) уберутся из страны, я прибуду в удобное местечко, где мы обо всём поговорим… Моими оставшимися вещами можете распорядиться по своему усмотрению, или оставьте их на хранение у коменданта до первого востребования…» Далее Паткуль рекомендует невесте и будущему тестю позаботиться о своей безопасности, потому что шведы, уходя из Саксонии, могут совершить по отношению к семейству какую-нибудь пакость. Напоследок он вспоминает о своём кучере Сервасе, не забывает о своём арестованном секретаре Хайнрихе и просит по возможности принять меры по его освобождению тоже[69].

В последнем абзаце текста Паткуль просит невесту передать отцу, что он написал «жёсткое письмо королю, чтобы оправдать его в глазах шведов, если они заподозрят его в поддержке побега» и уверяет фон Румора в своём расположении к Августу, несмотря на причинённые страдания. Последнее предложение письма посвящено курфюрстине Анне Софии – Паткуль просит фон Руморов передать ей искреннюю благодарность за помощь и пожелания всего наилучшего.

В этом последнем письме Паткуль предстаёт перед своими близкими таким, каким они его знали раньше. Несмотря на колоссальное напряжение, в котором он находился накануне побега, зная, что в случае неудачи ему грозит смерть, он больше пишет не о себе, а посвящает много ласковых и тёплых слов своим близким. «Это – прекрасный человеческий документ, которого от Паткуля последних лет жизни вряд ли можно было ожидать», – пишет Е. Эрдманн.

В архиве хранятся ещё две записки Паткуля. Одна из них, узкая полоска упаковочной бумаги, была предназначена для его сообщников за пределами крепости. В ней Паткуль поставил следующие вопросы:

– Когда он спустится к подножию стены, где ему искать лошадей? Они не должны находиться близко к стене, чтобы их не обнаружила стража.

– Когда на место прибудет офицер? Унтер-офицер?

– Калитка должна быть открыта сзади, чтобы увидеть его, не появляясь на виду у стражи.

Нам здесь не всё ясно – в частности, в последнем указании заключённого о калитке, но адресат, находившийся в контакте с Паткулем, вероятно хорошо понимал, о чём шла речь.

Записка, судя по всему, в руки сообщников не попала – либо её кто-то перехватил, либо она не отсылалась вовсе и была найдена в бумагах Паткуля позже.

Второй документ – памятка по форме, предназначенная, по всей видимости, Циглеру. Вот её дословный текст:

А) Если он уже будет вне крепости, и объявят тревогу, ворота крепости должны быть заперты целый день, чтобы никто снаружи ничего не узнал, а находящиеся поблизости шведы не могли