Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени - Николаос Хриссидис

отвагу и благоразумие Брынковяну666.) Вместо этого, заявляет автор, он будет возносить хвалу Щербану по большей части за его собственные достоинства, как «иному Аполлону». Само собой, Софроний тут же добавляет – в качестве типичного обращения к риторической topos modestiae (условной скромности), – что не в состоянии адекватно передать все добродетели и достоинства своего персонажа. Тем не менее, следуя правилам риторики, далее он переходит к рассказу о детстве Щербана. При этом Софроний превозносит князя Щербана за то, что ему с самых ранних лет жизни были свойственны те же качества, которыми обладал и его великий предок, император, в честь которого он получил свое имя. Более того, утверждает автор, князь был не первенцем и даже не вторым сыном, а лишь третьим, но зато он сумел взойти на престол не в соответствии с правилами наследования, а благодаря своим собственным достоинствам и заслугам, и не сразу667. В юности князь последовал примеру Геркулеса и избрал дорогу добродетели; в отличие от Париса, он отдал предпочтение Минерве, которая, в свою очередь, сделала его князем Валахии. Благодаря этому князь оказался наделен всевозможными добродетелями: справедливостью, благочестием, уважением к родителям, почтительностью перед вышестоящими, дружескими отношениями с равными ему, предупредительностью по отношению к нижестоящим и, наконец, благоразумием и дальновидностью. Более того, этим свойствам личности Щербана соответствуют и такие внешние достоинства, как отвага, здоровье и великолепная внешность; своим лицом он может и приносить всем окружающим радость, «подобно солнцу», и внушать врагам страх, «подобно самой ужасной комете». Князь славится своими подвигами на поле боя и своим великодушием, а также участием в постройке великолепных зданий и покровительством крупному монастырю668. Но Софроний не останавливается на этом. Он доходит до того, что сравнивает князя со «школой» (gymnasion), способной обучить людей всему чему нужно в трех главных сферах образования: этике, политике и «экономике» (то есть домоводстве – здесь мы имеем дело с еще одним аристотелевским членением). По этой причине, утверждает автор, ни одна из дисциплин, входящих в состав «тривиума» и «квадривиума» (которые он должным образом перечисляет), не в состоянии в должной мере истолковать, оценить и выразить все величие и безупречность личности князя, его семьи, морального склада и свершений669.

Переходя к заключительной части речи, Софроний снова дает ссылки на знания, на этот раз в стремление оправдать название своего панегирика – «Всеобщая радость». Вполне серьезно заявив, что отныне считает зиму лучшим временем года (поскольку зима дала ему возможность наконец-то встретиться с князем Щербаном), Софроний утверждает, что все и вся вокруг него – и люди, и искусства – при виде князя словно бы охвачены всеобщей радостью. Так, подчиненные Щербана предаются радости под защитой его двуглавого орла670. Даже греческий язык радуется тому, что и искусства, и данный панегирик используют его в качестве средства выражения. Более того, непомерной радостью охвачены история, поэтика, риторика, логика, арифметика, геометрия, живопись, скульптура, музыка, астрология и даже закон и правосудие, так как все они достигнут новых высот совершенства в стремлении изучить, истолковать и показать всю безупречность князя671.

В завершение своей речи Софроний сперва сравнивает князя с некоторыми ветхо- и новозаветными вождями и персонажами, избранными Богом для того, чтобы вести за собой людей: Ноем, Авраамом, Аароном, Давидом и Иоанном Крестителем672. Далее он молит Бога о том, чтобы князя, его жену Марию и всю его семью до самых преклонных лет не оставляли здоровье, успех и благополучие. Наконец, он снова прибегает к topos modestiae и выражает сожаление о том, что не может изъясняться на языке ангелов – наиболее подходящем, чтобы описать многочисленные достоинства князя. Язык ангелов, будучи бессловесным языком, наиболее пригоден для выражения невыразимой безупречности князя, так как если деяния всех прочих людей восхваляются и записаны в книгах, то деяниями Щербана можно только восхищаться в молчании673.

В панегирике князю Щербану мы уже видим ряд черт, которые регулярно встречаются и в других речах Лихудов. Во-первых, он выстроен в полном соответствии с их собственным учением о структуре панегириков: содержит вступление, protasis (тезис), за которым следует diegesis (изложение), kataskeue (или vevaiosis, подтверждение/доказательство) и, наконец, эпилог. Согласно теоретическим предписаниям лихудовской риторики, Софроний во вступлении пользуется конкретным фактом или событием (возвращением князя в свою столицу) с целью преувеличенного изъявления радости; наоборот, эпилог выстраивается вокруг пожелания князю благополучия и молитвы об этом. За вступлением следует protasis, который гласит: «[мы] говорим, что [Бог] даровал тебе бесценное и несравненное совершенство». Целью последующих изложения и подтверждения является раскрытие тех или иных аспектов совершенства князя и доказательство их несравненного величия. Еще одной чертой лихудовских речей служат преувеличения и изощренный язык (самыми обычными формами которого являются слитные сложные слова и слова в превосходной степени). Современному уху такой словарь покажется безнадежно усложненным / гиперболизированным; кроме того, современные слушатели и читатели в большинстве случаев окажутся не в состоянии оценить реакцию со стороны аудитории таких речей или их адресатов. И все же для самих ораторов их панегирики, будучи инструментами получения благодеяний от влиятельных потенциальных или реальных покровителей, в то же время позволяли продемонстрировать их ораторские способности и степень владения искусством риторики. Более того, в подобных речах перечислялись те качества и свойства выдающегося вождя, которые ожидались от него и от его правления по крайней мере в теории.

Именно эти свойства хорошего и справедливого правителя лежат в основе дисбаланса между религиозной и светской образностью. Софроний уделяет гораздо больше внимания военным и гражданским достижениям Щербана, чем его благочестию и поддержке, которую он оказывал религиозным учреждениям. Вообще говоря, в речи Софрония присутствует религиозная образность, более четко обозначенная в вышеупомянутом главном тезисе. Более того, Софроний не забывает упомянуть о христианском благочестии князя и его покровительстве монастырям. Кроме того, он ставит князя в длинный ряд богоизбранных вождей из библейской истории. И все же такие ссылки бледнеют в сравнении с античными и научными образами, к которым прибегает Софроний. Более того, в основном его панегирик вращается вокруг связи искусств и наук с князем, носящей двоякий характер. Во-первых, утверждается, что они не в состоянии передать величие и совершенство Щербана, но чуть позже они достигают новых высот в попытке добиться именно этого. В самом деле, Софроний приписывает особую роль природе и ее составным частям (например, планетам) в формировании облика князя и его личности. Такие образы были характерной чертой риторики раннего Нового времени, но их активное использование Софронием невозможно в достаточной мере объяснить одним лишь этим соображением.